Переполнявшие меня чувства напомнили мне о времени, когда мои дети были младше. Моему сыну было три года, а дочери – один, и я как раз боролась с реактивным воспитанием. До меня часто доходили слухи об «ужасных двухлетках»[1], но я искренне считала, что преодолела этот этап с такой легкостью, что до подросткового возраста все будет идти как по маслу. Термин, о котором я не слышала, но быстро узнала, – это «тринейджеры».
Примечание: в последние годы родители используют термин «тринейджер» для своих трехлетних детей, которые демонстрируют непокорность, непослушание и упрямство, исторически ассоциирующиеся с подростковым возрастом.
И, боже мой, скажу вам, что тринейджеры полностью оправдывают все ужасы, что о них рассказывают. Тот год был полон неповиновения, вспышек эмоций и истерик (моих и моего сына)! Я просто не могла поверить, что могу быть настолько недовольна им. В такие моменты я лишь реагировала. Признаться, у меня не было нужных инструментов. Поэтому борьба за власть происходила чаще, чем мне хотелось бы признать. Я провела много ночей, плача и чувствуя, что все делаю неправильно. Пройдя через этот очень сложный этап, я думала, что преодолела бóльшую часть своего реактивного родительства. Мне казалось, что я справилась с этим, освоила многие инструменты на этом пути и снова готова еще какое‑то время спокойно плыть дальше.
Я ошибалась. Когда моему сыну исполнилось семь, а дочери – пять, мне снова захотелось биться головой о стену, но на этот раз я пыталась совладать с дочерью. В пять лет у нее начали проявляться серьезные признаки тревожности. Однажды ночью во время пандемии COVID‑19 она проснулась и закричала от страха, не в силах успокоиться. Все последующие дни и месяцы она была самим воплощением тревоги.
Благодаря своей работе в качестве педагога по воспитанию детей и преподавателя медитации я смогла помочь ей сдержать многие страхи, создав набор инструментов для работы с эмоциями. Я пыталась ей помочь посредством ролевых игр, чтобы она могла отпустить их, пела с ней песни, чтобы помочь ее гиперактивному уму, и использовала такие инструменты осознанности как наблюдение за звуками в комнате или подсчет медленных и глубоких вдохов. Но что‑то все равно не сходилось. Почему ее тревожность была такой сильной, несмотря на то, что она жила в осознанном окружении? Может быть, ей нужно было больше стабильности? Могла ли пандемия вызвать тревогу? Может, я упускала какой‑то физиологический компонент?