После ухода милиционеров мама вошла в мою комнату и тут же начала мне выговаривать с бурным негодованием:
–Ну, что ты нюни-то распустила!? Мать она тебе родная что ли!? Ты посмотри, тонкослёзая какая, прямо ручьями заливается! Прекрати, сейчас же, и немедленно иди умойся, а то придёт кто, а ты тут за чужой тёткой прямо-таки убиваешься. Смотреть на тебя тошно!
Я никак не могла её понять, ведь подруга её убита, как же можно не плакать, а она не плакала, и это меня сильно пугало. Ведь они дружили, и она была к ней приветлива и называла её «Нинулечка, дорогая моя». А тут случилось такое горе и не слезинки…
Впрочем, на похоронах мама просто не отрывала платка от глаз и не отходила от гроба, всячески выказывая свою близость к покойной. Но я поняла, что это всё на показ, для людей, что бы ничего плохого о ней не сказали. Её всегда волновало, что люди скажут, мнение толпы было для неё самым главным в жизни. Этот случай был ещё одним подтверждением того, что она никого кроме себя по-настоящему не любила.
Поэтому я так радовалась предстоящей свободе, тая большие надежды на то, что там я смогу быть самой собой…
Я смогу смеяться или плакать, когда я пожелаю.
И вот, наконец, настал долгожданный день отъезда. В этот день моё сердце было готово выпрыгнуть из груди от переполнявшей меня радости. Когда мы прибыли на вокзал, я даже не очень испугалась фыркающего паровоза, но всё же держалась от путей поодаль, в ожидании пока паровоз отойдёт подальше о того места, где мы стояли в ожидании посадки.
От приятного волнения я почти не слышала непрерывных наставлений мамы, но делала вид полной сосредоточенности и непрестанно при этом кивала головой. Но вот объявили посадку, папа взял чемоданы и направился к вагону, я следовала за ним вприпрыжку от нетерпения, за нами следовала мама и её подруга Галя, с которой мне предстояло следовать до Миргорода и обратно.
Тётя Галя была на много моложе мамы и поэтому называла её по отчеству. Я её довольно хорошо знала и поэтому не испытывала никаких опасений от предстоящего путешествия, так как она была доброй и приветливой. После нашего устройства в купе, папа с мамой покинули вагон и вышли на перрон, а мы смотрели на них из окна. Раздался пронзительный гудок и состав тотчас судорожно дёрнулся, раздался лязг колёс, а затем перрон плавно стал удаляться от нас. Только теперь я облегчённо вздохнула, стряхивая с себя последнее напряжение…