– А раньше мне хотелось стать мальчишкой, – изумленно проговорила она.
Вильгельм обернулся.
– Это ты еще успеешь. Небольшая производственная авария в гормональном хозяйстве… – Он подсел к ней и решительно произнес: – Послушай, Франци, все это не так уж важно…
В плоской глубине его глаз она различила тень прежней тоски и, обвив руками шею брата, притянула его голову к себе.
– Ты знаешь, что ты фантастический урод? – Она с улыбкой смотрела ему в глаза. – Ты никогда мне не рассказывал, кто тебе разбил нос.
– Я его простил, – ответил Вильгельм, – он оказался резвее меня.
Его лицо просветлело, и Франциска, хитро вызвавшая приятное ему воспоминание, сказала:
– Странная у тебя манера спорить.
– Небольшое расхождение во взглядах с медиками. По субботам, после последней лекции, мы выстраивались у лестницы и спрашивали каждого спускающегося: физик или медик? Обычный вопрос, мы знали своих клиентов. Физиков пропускали, врачам давали по морде. Мы работали быстро и четко, мы были тем испытанием, которое небеса пунктуально посылали врачам каждую субботу… Пока однажды Его Сиятельство не спустился по лестнице с самой вызывающей рожей на свете… Что ж, храни его Господь, он был шустрым парнем. Надеюсь, тем не менее, сейчас он служит сельским врачом где-нибудь между Анкламом и Путбусом…
Ночью она постучала в дверь Вильгельма, не услышав ответа, проскользнула в комнату и пошла на красную светящуюся точку – горящую сигарету.
– Вильгельм, – прошептала она, – Вильгельм, ты же не спишь.
Его голова на подушке шевельнулась. Франциска присела на край кровати, высоко подтянув колени.
– Что ты мне хотел сказать, Вильгельм? Что-то важное?
Но момент откровенности был упущен, он устал от самобичевания и ответил ей:
– То да се. Например… что ты можешь по вечерам смотреться в зеркало и тебе не хочется плюнуть в свое отражение…
Он затянулся сигаретой, и Франциска увидела его лицо, перебитый нос, тяжелые, всегда красноватые веки, прямые брови, сходившиеся над переносицей и придававшие его лицу болезненно-напряженное выражение.
– Иногда ты похож на одинокую старую гориллу… У тебя много было девушек?
Он открыл глаза. Ее белая ночная рубашка мерцала в полутьме, смешно и трогательно выглядела она в этой детской рубашонке, застывшими складками спадавшей до щиколоток, с рюшкой вокруг шеи.