Часть пути они ехали вдоль реки. Над серо-сизой мерцающей водой висела дымка, и вдруг разом вспыхнули все фонари на дороге, гирлянда желтых цветов, венчающая берег. Немного погодя Регер свернул.
– Куда прикажешь?
– На старую квартиру, – сказала она. Слово «домой» стало для нее чужеродным. Существовала старая квартира и квартира Регера, и тут и там она была гостьей, ждала перемен, вестей, ниспосланных с чужих небес, затаившись и опустив руки, жила временной жизнью, между риском и смирением. Вечером, когда Регер привез ее к себе, она почувствовала, что вернулась домой. Поставив ее чемодан в передней, он не помог ей снять плащ, а открыл дверь в ванную комнату и сказал:
– Вон там лежит твое полотенце. Тут ты сможешь наводить красоту. А теперь свари-ка нам кофе.
Он не помогал ей и когда она возилась в кухне.
– Где кофе? – крикнула она.
– Не знаю, возьми глаза в руки! – закричал он ей в ответ из своего кабинета.
Когда она вошла к нему с кофейником, он указал ей на потертую качалку, где от одного подлокотника к другому была протянута стальная цепочка, и сказал:
– Табу.
Стены были белые, как мел. На одной висел подлинный Матисс. Подняв глаза от книги, она встретилась взглядом с Регером, услышала свое дыхание в тихой комнате, услышала тишину и равнодушным голосом сказала:
– Хорошо, что вы не пекли для меня пирога.
Она больше не была в гостях.
Небо над городом было красным, точно от дальнего пожара, темная, полыхающая краснота, смешанная с дымом и пронизываемая синими контактными вспышками трамваев. Франциске почудилось, что огненный свод не само небо, а висящее на небе гигантское зеркало, выпуклая поверхность которого отражает блеск дуговых фонарей в центральной части города, реки неоновых огней, свет реклам и бесчисленного множества окон.
Парк сейчас был погружен во тьму… Она увидела высокий дом, непроглядно черный, израненный фосфорным дождем и осколками бомб, старый страх закрался ей в сердце, страх перед бледным светом на лестнице, перед жадным молчанием хозяйки, перед холодной комнатой, все больше напоминавшей гостиничный номер – просто станция для равнодушного пассажира, страх перед шагами на предательски скрипящих ступеньках.
– … Мне страшно, – сказала она шепеляво и сама услышала, с каким трудом она артикулирует, речевой изъян, одолевший ее в последние годы, – волнуясь, она начинала заикаться, запинаться, вызывая негодование Регера, если не удавалось это скрыть. Он не терпел больных, а тем более людей с разными торможениями.