В решение этой неврологической задачи Дейссерот вложил значительную часть бюджета своей лаборатории; работа длилась десятки лет – серьезный риск. Но если бы нейробиолог преуспел, он получил бы жесткий контроль над первичными строительными блоками содержимого разума, включая память.
Прорыв в области оптогенетики произошел в 2013 году в Массачусетском технологическом институте[14], когда исследователи успешно вживили в мозг мышей воспоминания о страхе. В 2014 году исследователи из Калифорнийского университета в Сан-Диего[15] стерли, а затем восстановили у мышей память, заставив их сперва забыть, а затем вспомнить удары током, которые они получали по лапкам.
Некоторые считают[16], что следующим шагом может стать удаление нежелательных воспоминаний не только у мышей, но и у человека. Мне показалось, что это может означать низвержение власти горя, которое давит на множество людей. Я задумался, нельзя ли удалить горе из мозга с точностью хирургического скальпеля – словно опухоль, которую требуется иссечь.
Философ Артур Шопенгауэр предположил[17], что «частичное или полное отсутствие памяти» можно считать «безумием». Мы изо всех сил пытаемся скорректировать нарратив о нашем прошлом, о себе. Наиболее жестоким является ассоциативный аспект памяти. Всего лишь легкий след определенного запаха может отправить наше сознание в прошлое – к тому или иному месту или к человеку. Иногда это прекрасная прустовская перспектива[18]. Но в случае горя такая связь может оказаться разрушительной.
Сойдя с самолета и отправившись в лабораторию к Дейссероту, я чувствовал, что нахожусь в конце пути. Я потратил годы на подавление своего горя, уехав в далекий город. Я был слишком связан со своим горем, ассоциировал себя с ним так, что идея уйти от него казалась мне такой же невероятной, как сбрасывание собственной кожи.
Как я теперь понимаю, поиск возможных способов лечения во многом был продиктован не только надеждой «справиться» с горем, но и желанием удержать его. Разыскивая решение, я лелеял свое горе. Действительно ли я верил, что смогу удалить свои воспоминания? Имело ли это значение? Поиск решений успокаивал. Это соответствовало известным мне общественным принципам: то, что нарушает порядок, является проблемой, а что следует делать с проблемами, если не устранять их? Рассматривая свое горе как задачу, с которой требуется разобраться, я вернул себя в то время, когда мама еще не умерла, – в период действия и возможностей, а не опустошенности и непонимания, что делать.