Почему был выбран Дубненский завод?
Оборона. Она же черепаха по имени Безопасность. Заодно и космос.
Но обо всём по порядку.
Случайно или нет, но ещё в июне, когда я только-только появился в славном городе Сан-Франциско, в Дубне было создано Дубненское производственно-конструкторское объединение (ДПКО) «Радуга». Как раз на базе Дубненского машиностроительного завода и Дубненского же машиностроительного конструкторского бюро при заводе с тем же семицветным названием. Плюс к этому завод в Смоленске, филиал Московского машиностроительного завода «Зенит» им. А. И. Микояна.
Данное предприятие должно было заниматься разработкой новых крылатых ракет, в том числе и гиперзвуковых, а также первого в мире боевого орбитального самолёта. Последний представлял собой целую многоразовую авиационно-космическую систему под кодовым названием «Спираль».
По замыслу проектировщиков, это должен был быть гиперзвуковой самолёт-разгонщик и, собственно, уже орбитальный самолёт, который поднимался разгонщиком на высоту порядка тридцати километров и дальше отправлялся в полёт сам. Масса гиперзвукового разгонщика, максимальная скорость которого должна была достигать шести Мах[2], предполагалась около пятидесяти двух тонн (при общей длине тридцать восемь метров и размахе крыльев шестнадцать с половиной метров). Плюс сам орбитальный пилотируемый разведчик-перехватчик длиной восемь метров, размахом крыльев семь с половиной метров и массой, как минимум, десять тонн.
Фантастически смелый проект. Но безумно дорогой и почти невыполнимый технически. Даже для такой страны как Советский Союз. Думаю, что в «Радуге» все это понимали.
А тут им на стол – бац! – действующий гравигенератор.
Подарок с небес, можно сказать. В прямом смысле слова, хоть они об этом и не знали.
Помню лица Федорова Николая Павловича и Березняка Александра Яковлевича – директора и главного конструктора новой «Радуги», когда я впервые, после совещания в Совете министров, приехал в Дубну и продемонстрировал возможности гравигенератора. А затем вручил техническую документацию на него, которая к этому времени была уже разработана. В первом приближении, разумеется.
Неверие. Сомнение. Изумление. Чуть ли не детская радость.
Эти четыре эмоции, следующие одна за другой, читались на их лицах явственней, чем слово «арбуз» в азбуке.