– А если я умею вдохновляться только тобой? – взяв меня за руку, спросил Борис.
– Только мной? А как же твоя любимая Италия?
– После того как увидел тебя тогда на улице артистов, больше и Рим мне не так уж и нравится. Даже преподавать пошёл, чтобы вернуть тебя, а ты меня на лекциях не замечала, будто бы я обычный старик с портфелем, а не твой бывший жених. И сколько бы я ни придирался к тебя, я не могу понять, как ты за пару месяцев выучила государственный протокол лучше меня?
– По ночам учила после домашнего задания по языкам и истории. Не могла позволить тебе увидеть лучшую студентку в другой, – засмеявшись, произнесла я.
– Значит, мои чувства взаимны? Таисия, может, на этот раз ты все же прогуляешься со мной?
– Куда?
– Замуж.
Я ничего не ответила на вопрос, который Боря будет задавать мне еще не один раз. Прошли сутки. Я сдала анализы и узнала, что тоже заболела туберкулёзом. Безбоязненный папа, всегда решавший проблемы друзей и семьи, долго плакал мне в трубку, прося у меня прощения и неуверенно обещая вылечить. Он хотел отправить меня в Швейцарию, Израиль или Штаты к лучшим врачам мира, будто намереваясь откупиться от своей блаженной, окутанной беспрекословным доверием к бабушке слепоты. Он настаивал на пансионате в Альпах, но я выбрала частный подмосковный диспансер, считавшийся одним из лучших в Европе.
Мама уволилась и временно переехала в Москву, чтобы на выходных навещать меня. По дороге в клинику она целовала меня и гладила по щеке, несмотря на мои безутешные просьбы отдалиться как можно дальше от моих дыхательных путей. А по ночам она плакала и молилась перед треском дивеевских свеч.
Спустя пару недель пришло время отправиться туда, куда ни одна юная девчушка не пожелает узнать дорогу. Мне с трудом удалось спрятать намеревавшиеся безостановочно хлынуть слезы, после чего я резко забрала у мамы чемодан и отошла. Я не знала, каким будет диспансер – светлым и приветливым или похожим на фильм ужасов про больницу, окутанную мохнатой плесенью, фенолом, хлоркой и нетерпимостью медсестер. Я не могла позволить маминой душе еще больше треснуть, поэтому, сославшись на неловкость того, что в больницу за ручку столь взрослую дочь поведёт мама, я попросила самую любимую женщину в мире не идти за мной. Мама отвечала мне взаимностью, позабыв об искренности эмоций и наигранно улыбнувшись, как никогда, широко. Она надела мне на шею кулон Матроны Московской, перекрестила меня, а затем направилась к своей машине, безотрадно опустив голов вниз.