Малыш бросился прочь с освещенной дороги, ткнулся в глухую стену, слился с ней, распластавшись по холодному камню, и замер. Почти не дыша. Беда надвигалась.
Она выступила из сизого туманного облака, будто из него была соткана – серая, пыльная, с клоками свалявшейся шерсти. Медленно, широко раздувая ноздри, сверкая зеленью глаз, она прошла мимо, не заметив мышонка. Втянула воздух особенно жадно, когда поравнялась с ним на дороге, но так и не остановилась.
Мышонок дождался, пока запах беды истает в тумане, после встряхнулся и бросился бежать навстречу цепочке огней. За огнями его ждали новые лабиринты, пропахшие сыростью, старостью, плесенью, иные – с запахом горящих углей и свежеиспеченного хлеба. И кошки. Кошки его тоже ждали.
Но мышонок прячется хорошо, кошкам его не достать. Лишь бы и мама им не досталась.
Я всё ещё не знаю, зачем они меня заперли. Не помню, как это случилось.
Я просто проснулась в этой замурованной комнате, и сколько бы ни кричала, ни звала, ни молила о помощи, никто не пришел.
Они не причиняют мне физической боли, не навещают ночами, чтобы мной воспользоваться, не сыпят угрозами, не выдвигают условий. Я никогда их не видела, не слышала их голоса, не замечала следов. Уже девять месяцев я в неведении и взаперти.
Моей тюрьмой они сделали старую комнату без дверей. Стены, оклеенные цветными обоями, были сплошными, без единого намека на выход. Только два небольших окна, и те забиты досками наглухо. Пол – ледяной, так что наступать неприятно и больно. Трещины в половицах, трещины в потолке, и сквозь каждую прорывается холод.
Здесь всё ещё осталась еда, консервированная фасоль, тушенка и каши. Воду я беру из-под крана, пусть в ней и чувствуется привкус земли, это лучше, чем ничего. Здесь даже есть отхожий угол, огороженный ширмой. Так они обо мне позаботились, чтобы я умерла не сразу.
Но на деле это изощренная пытка.
Они забрали моего малыша и держат где-то за пределами этих стен. Я всё ещё слышу его плач временами, и каждый раз загибаюсь от боли, понимая, что не могу его защитить.
Что они делают с ним, для чего они нас разделили? А что если он там тоже один, как и я? Хотя как смог бы выжить в одиночестве трехлетний малыш, если я, взрослая, едва держусь, а ведь мне много не надо.
Девять месяцев я бьюсь над этой загадкой и не могу разгадать. Если им нужен был выкуп, они схватили не тех, некому за нас заступиться. Отец ребенка сгинул без вести ещё до рождения, моих родителей волнуют лишь градусы в их стаканах, а друзей у меня не осталось. За нас просто никто не заплатит, а значит, дело не в выкупе.