Вельяминов нахмурился, подумал о том, что знали все в съемочной группе. Любовь Петровна Орлова переживала за свой возраст: на момент съемок ей уже исполнился 71 год, а в картине приходилось воплощать образ молодой разведчицы.
Он помнил ее триумфальное восхождение, безупречную красоту, которая ослепляла и заставляла зрителей поверить в сказку на экране. Но теперь… Теперь даже умелые руки гримеров, колдовавшие над ее лицом, не могли полностью скрыть бег времени. Лицо, когда-то сияющее жизнью, под слоем грима казалось маской, неестественно гладкой, за которой таилась непреходящая усталость.
Петр Вельяминов видел ее переживания, мимолетные тени тревоги, мелькавшие в глазах, когда она смотрела на отснятые кадры. Звезда, привыкшая купаться в овациях, осознавала, что былой феерический блеск тускнеет, словно догоревшая свеча. С каждой морщинкой, с каждым неловким движением, ускользала былое величие, уносимая безжалостной рекой времени, в бездну Леты. И это, безусловно, терзало ее сердце, наполняло его горечью утраты и страхом перед надвигающимся забвением.
А ведь много-много лет назад никто и помыслить не мог, что за блистательным образом Любови Орловой, за ее заразительным смехом и озорным взглядом стоял искусный скульптор – ее второй муж, гениальный кинорежиссер Григорий Александров. Он, словно Пигмалион, лепил из живого материала свою Галатею, создавая не просто актрису, а икону, мечту, советскую Марлен Дитрих.
Орлова, блистающая на экране в лихом цилиндре из «Веселых ребят», вызывала непритворный восторг и умиление. Никто из советских зрителей не замечал тонких ниточек, связывающих этот образ с далеким и недосягаемым «Голубым ангелом» – немецкой кинолентой, вышедшей в 1930 году, за четыре года до «Веселых ребят». Никто не подозревал о других, мимолетных, но мастерски воссозданных сценах, заимствованных из классической мировой киноклассики.
В те годы, в мире, отрезанном от Запада железным занавесом, имя Марлен Дитрих звучало как шепот из чужого сна. Советская публика, поглощенная фильмами о трудовых подвигах и светлом будущем, не имела даже ни малейшего представления о ее роковой красоте и трагической грации. Лишь избранные, те, кто обитал в высоких кабинетах политики и искусства, пользовались привилегией узреть отблески западного великолепия. В стенах Управления кинематографии, что скромно ютилось в тихом Гнездниковском переулке Москвы, для них разворачивались шедевры мирового кинематографа, словно тайные обряды, призванные удовлетворить эстетический голод элиты. Мир, недоступный остальным, мерцал на черно-белом экране, напоминая о другом, возможно, несбыточном рае. И там, в полумраке зала, Александров, возможно, украдкой наблюдал за реакцией знатоков, наслаждаясь своим триумфом – рождением советской звезды, сияющей сквозь преграды идеологии и времени…