– Тася, сколько можно? Как у тебя рука поднимается её колотить? У неё ведь и так в чём только душа держится, а ты еще и бьёшь её… Самой неужели не жалко?
– А вы, мама, своих не пороли? – ответила Таисия, – Меня мать тоже охаживала за любую вину, и отец уму-разуму учил, да послушанию! Не бить, так что с неё вырастет?!
– Ни на одного руки я не подняла, – ответила Клавдия Захаровна, – От отца, бывало, получали сынки наши за проказы. Но и то уж когда что серьёзное было… раз чуть хлев не подожгли, вот тогда попало.
– А я у Люськи сама и за отца, и за мать! – резко ответила Таисия, – Мне за неё после ответ держать, и ежели я теперь её не научу, то когда? Вы её жалеете, балуете…. Думаете, я не знаю, что вы сахар вымениваете для неё за пряжу… А надо ли оно, вырастет балованная, кто замуж возьмёт такую!
Дальше Люська слушать не стала, пошла в сарай, и там, скоренько управляя всё, что мать наказала, она вдруг решила, что раз уж всё равно прутом ей попадает, тогда перед сном, когда уже все дела будут переделаны, она достанет книжку и станет читать! А если матушка заругает, то скажет ей, будто это задали на уроке.
Вечером, когда бабушка вскипятила чай и позвала вечо́рять, Таисия неловко, будто смущаясь, достала из буфета мятный пряник и положила на блюдце возле Люськиной чашки.
– На вот тебе…. Учительницу твою видела давеча, хвалит она тебя, – сказала Таисия и отвернулась, нахмурившись.
– Спасибо, мама, – ответила Люська и с такой теплотой посмотрела на мать, что лицо у той стало от чего-то пунцовым.
Вечером, когда Таисия заглянула к Люське за шторку, то увидела дочь сидящей на кровати возле лампы, с книгой в руках.
Люська испуганно вздрогнула, а Таисия только тяжело вздохнула. Не стала ни кричать на дочь, ничего ей выговаривать. Просто молча подошла и потушила лампу, зная, что ослушаться и включить её снова Люська не посмеет.
После Люська долго не спала, всё прислушивалась, когда матушка заснёт, и её дыхание станет размеренным и лёгким, чтобы можно было проскользнуть в комнату к бабушке и послушать её замечательные сказки. Но вместо этого она снова услышала, как мать тихо плачет в подушку… Осторожно поднявшись, Люська на цыпочках прокралась в комнату, поёживаясь от пробравших её мурашек, пол был холодным… Присев на краешек материной кровати, Люська несмело обняла её, прижавшись к боку и закрыв глаза, будто ожидая, что вот сейчас глянет матушка строго, прикрикнет, мол, быстро в постель! Но та оторвала от подушки заплаканное лицо и обняла Люську, прижав к себе худенькое, вздрагивающее от холода тельце.