По желтоватому вычищенному стволу медленно поползли капли багровой крови.
Йара зажмурилась:
– Нельзя так…
Но ее никто не услышал, все вернулись в тепло хорошо протопленной избы, сели за стол. Йара замешкалась, не решаясь опуститься на лавку, где были лисы. Её била мелкая дрожь. Сойка расценила это тем, что гостья замерзла. Сбегала в сени и поставила перед ней короткие черные пимы:
– На-ко, а то трясет тебя. Обувай.
Йара неторопливо, настороженно сунула ноги, присела на край лавки. Гришка, хлебая наваристую похлебку из чугунка, исподлобья наблюдал это всё. Не нравилась ему сердобольность и открытость жены, вечно спешащей к убогим на помощь.
За дверью послышалась возня; вошли соседки Фекла и Варька с крайней избы, поприветствовали хозяина. Гришка не любил эти хождения бабские, продолжал есть, не поднимая головы. В поселении это знали, но любопытство о новой гостье пересилило страхи, и бабы пришли к Сойке, вроде по соседски поболтать.
Ребята, увидав, что начинаются посиделки и заунывные взрослые разговоры, знали, что сейчас на них особо никто внимания обращать не будет и выскользнули на улицу, уж слишком занятная была волчья голова.
Фекла с Варькой, поприветствовав хозяина, даже не удосужившегося им ответить, топтались у входа, взгляда не сводя с Йары.
– Ну чего, как куры, мнётесь, садитесь с нами, почаёвничаем, – хлопотала Сойка.
Бабы уселись на лавку. Йара маленькими глоточками, неторопливо пила горячий терпкий чай, настоянный на смородиновых листьях и сушеной землянике. Аромат от этого напитка шёл неземной. Йара даже закрывала от удовольствия глаза, проваливаясь в блаженство, забывая и о назойливых взглядах переглядывающихся многозначительно баб и о том, что сидит она тут, а Чернобог не останавливается, идёт, приближается. Так чуден был чай, что забывалась она, растворялась в мгновении.
Из спокойствия всех вывел детский крик. Перепуганная, лохматая ребятня ворвалась внутрь и, резко остановившись у порога, будто в чем-то хотели признаться, но боялись, замерли. Гришка отложил ложку, строго глянул на детей; тревога, вихрем промелькнувшая по душе, едва отразилась во сдвиге бровей вверх.
– Ну? – Нетерпеливо насупился он.
Дети переминались с ноги на ногу.
– Ну? – Повторил Гришка таким голосом, что не ответить было невозможно.
Терешка, мальчонок лет десяти, с золотыми кудрями и в тятькиных, поглотивших его под самые подмышки, шароварах, несмело промямлил: