Глянув в зеркало, рядом с которым находилось в сей миг тело этого юноши, майор наш саркастично обозвал самого себя, взирающего светло-голубыми, надменно безжалостными глазами, из под аккуратно уложенной на широком лбу янтарно-пшеничной чёлки, призраком белокурого денди, удивляясь сочетанию в сем облике черт элегантности и подчёркнутой невзрачности – той внешности, о которой можно сделать только уравновешенно спокойное замечание, автоматически вписывая её обладателя в ряд нормальных и правильно живущих людей, не отметив никаким эмоциональным штрихом, способным составить суждение о его характере.
Итак, поправляя детали своей элегантной, но скромной внешности, юноша смотрел через зеркало на свой силуэт, тогда как майор, принужденный взирать на то же, куда направлен был взгляд приявшего его дух тела, лихорадочно созерцал любые доступные периметру взора детали, элементы окружающей юношу обстановки, к которой сам он давно привык, но которая была в новинку, поселившемуся в нём, параллельно с собственным, духу путешественника в нагвале.
Первое, что отметил для себя майор, осмотрев обратный фон отражённой в зеркале комнаты, это оглушающую пустоту жилого помещения, будто созданного специально, чтобы содержать в своей чистой от эмоций обители соответствующее наполнение – безликое и классически строгое человеческое тело.
Комната, в коей находилось тело юноши была не пуста совершенно, а лишь наполнена самыми необходимыми предметами обихода – аккуратно расставленными по углам и вдоль стен элементами мебели, смотрящейся новой, будто только что купленной, современной электронно-бытовой техникой, содержащейся в том же строгом боевом порядке, что и на витрине магазина – с приклеенными к дисплеям и панелям управления этикетками фирм производителей. Вместе с тем в плане украшений или любых тёплых сердцу пустяковых сентиментальностей, комната эта смотрелась безукоризненно свободной от отражаемого вовне внутреннего бытия её обитателя – будто склеп покойника или офис тоталитарной корпорации менеджеров.
Тут, неожиданно для исследующего новое пространство майора, во внутреннем кармане пиджака юноши деловито затрезвонил сотовый телефон, проняв высокое и худое тело его идиотской заунывной мелодией, распространяющей в окружающее звуковое пространство настроение глупой озабоченности, мелодии, вполне гожей, как на эстрадный шлягер для домохозяек, так и на мотив нравоучительной бардовской песни о смысле жизни в её бессмысленности – мотив, предназначенный настраивать человека на лад той морали, что поддерживают пуритане и мещане и вообще – все, уверенные в правильности своих взглядов на что угодно люди.