Чуть подальше встретилась группа литераторов. Шли неспешно, говорили со знанием дела:
– Что вы?! Никогда он не написал бы такой пошлости.
– Какая наивность, mon cher[1], Пушкин порою писал такое, что нельзя при дамах. Кстати, сколько их у него?
– Говорят, у него некрасивая жена, – вмешалась в разговор юная барышня.
– Право, вы сошли с ума! – возмутился литератор средних лет. – Наталья Николаевна – красавица, и у них настоящая любовь.
Молодого гусара разговоры не удивляли. И вряд ли кого удивили бы. О ком же еще говорить? Поэты в то время были самыми популярными людьми. Пушкин же – самым известным среди них. А после выхода «Евгения Онегина» Петербург просто сошел с ума! Публика следила за каждым шагом автора, с ним мечтали познакомиться, просто увидеть, посидеть в одном зале, услышать голос.
И, конечно же, каждый день рождал новые мифы о кумире публики.
А ведь, как это очень часто бывает, почти никто не ожидал от него столь блестящего будущего…
Комната Пушкина в лицее мало чем отличалась от таких же комнат его сверстников: кровать, широкое окно, комод, стол, портреты на стенах. Разве что разбросанные по всем углам листы бумаги, с нервными строчками на них, выдавали в хозяине творческую личность. Или просто не самого собранного человека.
С рассветом через окно в комнату вливался солнечный свет. Пушкин не закрывал шторы. Утренние лучи касались его лица, а он блаженно улыбался во сне. Ему снилось, как толпа почитателей его таланта хором скандирует: «Пушкин! Пуш-кин! Пуш-кин!»
– Пушкин… – раздался шепот из-за двери, – Пушкин!!!
Саша продолжал спать.
Вдруг раздался резкий удар, двери распахнулись и в проеме появился крайне напряженный Данзас.
Грохот заставил Пушкина подскочить на кровати. Он тут же сообразил, что к чему, и вылетел из комнаты в коридор, застегивая на ходу форму. Недовольный Данзас быстро зашагал за ним.
– Non progredi est regredi![2] – подгонял он друга, стараясь говорить тише, но от волнения голос звучал громче, чем хотелось.
– Festina lente[3], – зевнул в ответ Пушкин.
– Как знаешь! Но они уже пришли! – беспечность друга возмущала, говорить тише не получалось.
– Черт!
Дверь одной из комнат общежития отворилась, из нее выглянула голова Кюхельбекера. Заспанный и недовольный он уставился на друзей:
– Messieurs[4], к чему хождения с утра?