Я почти уверена, что ни то ни другое нельзя расценивать как терпение, но у меня нет сил углубляться в свою в основном одиночную сексуальную жизнь во время завтрака.
– Мы двое взрослых людей в отношениях – вот что делает их взрослыми. – Как я уже миллион раз говорила. – И, бог ты мой, в последний раз повторяю, я никогда не говорила, что ненавижу секс. Я только сказала, что не готова, и мы пошли на компромисс, я делала другие ве…
– Ах да, потому что, называя это компромиссом, мне становится гораздо лучше. Спасибо.
У меня возникает желание побиться головой об стол.
– Послушай, мы отклоняемся от темы. Можем сказать нашим родителям, что это было обоюдное решение. Никто не плохой, все взаимно.
Он бросает на меня скептический взгляд.
– Как будто они на это купятся. А как же День благодарения? Рождество? Весенние каникулы? Ты наивная, если думаешь, что они отстанут.
Не буду притворяться, что его беспокойство о том, как наши родители воспримут эту новость, сильно преувеличено. Я тоже переживаю по этому поводу. Может быть, он прав; может, я трусиха и слишком стараюсь угодить людям, и вынудила его пойти на это, чтобы избавить себя от лишних проблем.
Лето, проведенное дома, ясно показало, что без хобби или семейных обязательств, занимавших наше время, мы потеряли интерес друг к другу. До начала профессиональной карьеры Уилл жаждет насладиться приключениями с друзьями, а я к двадцати пяти годам хочу стать публикуемым автором. Мы оба следуем нашим целям, просто движемся в разных направлениях. Если добавить напряжение, вызванное моим нежеланием снимать трусики по первому требованию, то этот разрыв был неизбежен.
Если бы, кроме общих с Уиллом друзей, у меня были собственные, я уверена, они бы задали вопрос, почему мы вообще вместе. В течение последнего года я много об этом думала, и ответ представлял меня не в лучшем свете.
Я разрывалась между желанием угодить другим, в чем меня довольно часто упрекали, и поздней фазой подросткового бунта, направленного на моего старшего брата Грейсона. Он всегда ненавидел Уилла, утверждая, что тот был чересчур высокомерным, а наша дружба – довольно односторонней. Я была слишком хорошо воспитана, чтобы протестовать из-за чего-то еще, поэтому просто не слушала брата и считала это самым большим своим бунтарством. Уже тогда мои доводы казались немного надуманными.