Редвуд был легендарным наставником в МИ-5 и МИ-6, преподавателем философии, через чьи руки прошло несколько поколений агентов, которых он приобщал к теории, но сейчас старик уже наверняка ушел на пенсию или умер. Что ж, сегодня и сам Тупра позабыл часть его урока.
– Безумие токсично. Глупость токсична, – подсказал я.
Этот список я помнил хорошо и слишком часто убеждался в его справедливости. Люди начинают во что‐то верить и на первых порах относятся к своей вере очень серьезно, а потом – и со священным трепетом. Они не ставят под сомнение ничего из того, на чем их вера держится, они словно тупеют и глупеют. Любое возражение доводит таких до бешенства, и, конечно, они никогда не позволят назвать свою веру глупой или опровергнуть то, что составляет весь смысл их жизни и наполняет ее собой. С этого момента начинает развиваться чисто защитная, иррациональная ненависть ко всем, кто не разделяет подобного фанатизма. А с теми, кто открыто дает ему бой, они жестоко расправляются. Обнаружив в себе еще только зачатки жестокости, начинают ее накапливать, распространять вокруг и уже не могут уняться. По словам Редвуда, есть некое противоядие, но его трудно применить в обстановке тотального помешательства.
– Да, есть одно-единственное противоядие, помнишь? – спросил я.
– Как не помнить! Но надежды на него мало. Смех токсичен. Вот только жаль, что становится не до смеха, когда любая из пяти болезней вырывается на первый план, а часто и все пять выступают единым фронтом: одна тянет за собой другую, но стоит им соединиться вместе, уже поздно махать кулаками. Надо объявлять им войну и безжалостно уничтожать. Ведь так учил Редвуд?
– Так, – подтвердил я. И добавил: – Осторожно, Берти, ты говоришь о “нашей работе”. И забываешь, что теперь это уже не моя работа.
Но он не обратил на мои слова внимания:
– Неужели ты не понимаешь, что на этом мы и стоим, именно этим по‐прежнему занимаемся – постепенной их ликвидацией. На что требуется немало времени, и тут важен каждый шаг. Помоги нам, Том. Тебе самому пойдет на пользу, если ты вернешься к активной работе, хотя бы только в виде исключения.
Я долго смотрел ему в глаза, и сейчас, под зимним мадридским солнцем, которое в конце концов помогло мне немного согреться, эти глаза казались скорее голубыми, чем серыми. Я улыбнулся и, наверное, не смог скрыть невольного торжества, хотя выражения своего лица, естественно, не видел. Тупра попросил у меня помощи, выступая якобы от имени некоего “мы”, хотя множественное число здесь вряд ли было уместно. Как он сам намекнул, поручение не исходило ни от Спеддинга, ни от его помощников, мало того, они и знать не знали, что затевал Тупра. Он действовал на свой страх и риск, пользуясь поддержкой некоего Хорхе, а может, и поддержкой МИ-6, даже если последняя не была в курсе дела. После падения Берлинской стены и распада Советского Союза все функционировало как‐то разлаженно и мутно. У начальства среднего звена появилось больше возможностей для маневра, и оно пользовалось государственными средствами для такого решения проблем, которое не всегда отвечало интересам Короны. Отдавались вымышленные приказы, то есть не полученные ни от кого из людей, наделенных властью, или в лучшем случае поступавшие от частных структур, от местных и мультинациональных компаний или вообще бог весть от кого (скажем, от богатого бизнесмена, у которого появились слишком строптивые конкуренты или которому надо было с кем‐то свести счеты, и тогда он действовал через уважаемых и надежных сотрудников спецслужб Ее Величества). За последние десять – двенадцать лет, примерно с 1989 по 2001 год, сгустился туман, нависший над этим миром, и только атака на Башни-близнецы положила конец халатности и расслабленности. Мы, агенты, как правило, не задумывались над тем, кому на самом деле шла на пользу та или иная операция. Естественно, государству, всегда только государству. И мы выполняли приказы нашего непосредственного начальства и лишь пожимали плечами в ответ на слухи, будто у начальников могут иметься и другие хозяева. Почему, например, Тупру так заботила женщина из ЭТА? Проблемы моей второй (или первой) родины обычно не волновали мою первую (или вторую) родину, а у Тупры, в отличие от меня, родина была только одна, какие бы имена он себе ни присваивал. Конечно, мне тотчас пришла в голову мысль: в Испании еще не утих скандал, связанный с