Андрогин - страница 14

Тогда, в тот день, роковой‑не‑роковой, но в чем‑то определяющий, он навсегда и в единую секунду осознал, что этой толпе детворы он чужой. Всякой толпе он чужой. Хотя бы нарочно затесался в самую ее середину – он пробовал, и не однажды, не помогало, – хотя бы повел каким‑то чудом ее за собой, никогда не сделался бы ее частью. Он боялся человеческой массы, будто чудовища, целостного, с одной‑единственной волей и с одной только головой, представлял ее, колышущуюся первобытную многоножку, многоклеточный организм, мирный или хищный по своему желанию, но всегда – всегда враждебный к чужакам. Которые не есть она, многоножка, но есть нечто иное, некое отличное от нее существо. Поэтому – самое разумное многоножку эту обмануть, мимикрировать, прикинуться, оборотиться веточкой, листиком, безобидным грибом‑наростом, прилепиться к многоножке, пусть везет, и довезет до укромного места, до его каменистого плато, которое и родилось в ту самую секунду на торжественной линейке, едва он прикоснулся, телом и духом, к обыкновенной стайке довольно благовоспитанных приготовишек, только что гордо назвавшими себя «Первый образцовый класс – Стрекоза».

Он размышлял впоследствии не раз, стараясь быть честным перед собой. Вот он, домашний ребенок, ему запрещали детсад, только индивидуальный подход, бабушка твердила – академическое образование начинают с младенчества. Оттого маленького Вия исправно посещала на дому учительница музыки, Фаина Ильинична, проворная толстушка, небрежная и веселая, Вий у нее ленился, но все же уроки нравились ему. Или нравилась учительница? Сама бабушка наставляла его в латинском языке – сперва только Вия, потом вместе с Хомяком, – заставляла зубрить наизусть, словно стихи, краткие, рубленные изречения мудрецов и полководцев, Вий не разумел смысла и половины, но бабушка была упорна – вырастет, скажет спасибо. Он вырос, и он сказал. Эти бесконечные и бессистемные на первый взгляд поговорки не однажды дарили ему утешение. Особенно одна, которую он, повинуясь внезапному побудительному озарению, избрал своим личным жизненным девизом, и которой старался держаться, хотя последнее удавалось ему с щемящим душевным сожалением, ибо соблазн был велик. Cum аquila esse queas, inter graculos primas ne opta! Если хочешь летать с орлами, не старайся стать первым среди галок! Тем более, что находиться среди галок не нравилось ему. Еще его записали, наверное, на десяток подготовительных рунет‑курсов и лекций, бабушка исправно проверяла задание, к учебе она была строга, и не к ней одной, у бабушки тоже имелся свой девиз – с детьми не обсуждаются, никогда и ни за что, три непреложные вещи: еда, здоровье, учеба. Во всем остальном – полная и настоящая свобода, Вий мог позволить себе в летние дни плескаться в дождевых лужах, пачкать одежду до умопомрачения, бабушка не говорила ни слова, будто червяки в носках и запутавшаяся в волосах глина совершенно обыкновенное явление. Но попробовал бы маленький Вий не выпить каждодневно и ровно в пять часов пополудни стакан положенного соево‑кокосового, подогретого молока – жуткая отрава, бяка в квадрате! – безжалостное наказание ждало бы его незамедлительно. Бабушка умела хранить осуждающее, презрительное молчание по нескольку дней, и молчание это умело ранить так, что лучше бы его сослали на галеры – Вий дважды смотрел адаптированную версию «Бена Гура», стало быть, образно представлял, о чем его пожелание. За одну «замотанную» лекцию полагалась безмолвная неделя, оттого сетевые уроки он посещал неукоснительно, семидневной моральной обструкции ему бы нипочем не снести. Зато Лелю бабушкино молчание ехало‑болело, у провинившегося Хомяка отбирались его любимые «клоппи», единственный карающий акт вандализма, который вызывал у двоюродного братца горькие слезы. Так все и шло, в смысле образовательного процесса, нельзя сказать, чтобы мягко, их обоих воспитывала и учила бабушка. Дедушка не учил ничему – по младости и по глупости казалось малышу Вию. Дедушка был «вечный двигатель», как в шутку называли его знакомые и соседи, все, кроме бабушки, та говорила – большому человеку тесно даже в море, – что означало: дедушкино пренебрежение к домашним делам вызвано вовсе не высокомерием, а всего‑навсего он зачастую не замечал ничего и никого вокруг, маленькие, бестолковые создания попросту мешали ему, путались под ногами, но когда заоблачный дед все же спотыкался о них, вынужденно обращал внимание, тогда случались незапланированные подарки, экспромт‑поездки в парковые зоны развлечений, причем старый конструктор политехногенных систем веселился не меньше внуков, пытаясь найти выход в лабиринте с орками, с одной только стозарядной лазерной пушкой в руке. Дед частенько входил в раж, будто сражаясь с реальным противником, забавно ругал сам себя при каждом неудачном выстреле: «Эх, ты! Пиломатериал!», впоследствии любой промах в действительной жизни вызывал у младшего его внука схожий ассоциативный ряд, связанный накрепко именно с этим словом.