Утро, начавшееся чуть свет, казалось мирным. Но, когда рассвет обозначился, Василий вошел в баню с ошейником и цепью.
– Ты обязательно сделаешь глупость и убежишь. И обязательно погибнешь в тайге. А я не хочу отдавать тебя никому. Ни диким зверям, ни опасной тайге, ни твоим детям, ни твоему подонку-бизнесмену. Я не слабонервный, но сойду с ума, если тебя здесь не застану.
Люба не ожидала такой неблагодарности. Ей захотелось заорать, что она не вещь, чтобы ее запросто отправить на край света к киллеру на муки, отдавать или не отдавать, забирать с собой в Китай, как необходимый предмет! Но ему не были знакомы слезы ее горя, он был одержим любовью, идеей забрать ее с собой в Китай, а ей предоставил только возможность проститься с мечтой увидеть детей. Вместо этого она села, закрыла лицо руками и горько заплакала.
Она была оглушена его решением снова заковать ее в эти кандалы, и чувствовала себя рабой обстоятельств. Со слезами на глазах она взглянула на него, но его взгляд выражал лишь то, что она находится под прессом его власти над ней. Вырваться и убежать было нельзя, и она молча подставила шею.
Теплый день набирал силу. Давно отжурчал ручьями март. Нарядный день конца апреля, весь в березовых и ольховых сережках, подснежниках, мелких синих и бордовых цветочках с неизвестным названием и до безумия яркой синевой. Уже не так уныло и темно в избушке.
И как же не соответствовал этому стон ее души, которая так рвалась домой, к семье, к друзьям, к морю! Как ей хотелось простого человеческого счастья! Хоть на миг, хоть чуть-чуть! Весна дарила людям так много, а ей ничего, кроме призрачной надежды на освобождение. Важные события в мире идут мимо нее, а она целыми днями топчется в вонючей избушке, в тесном соседстве с четырьмя грубыми мужиками, которых не хотела бы никогда знать и видеть, и ненавидя с ними вместе этот уже стающий привычным быт и постоянный дискомфорт. Она так устала от таежной тишины, озвучиваемой только шелестом деревьев, ветром да птицами. А ей до смерти, до одурения хотелось послушать хорошую музыку, посмотреть по телевизору фильм, сидя на мягком диване с чашкой чая в руках, съесть пирожное.
Где этот такой родной, уютный и привычный ее мир?
– Господи, я так страдаю!
Люба сидела на бревне возле избушки, поникнув под тяжестью отчаяния. Китайцы и Василий ушли, один Ли безвылазно сидел в своем домике. Никто не мешал ей тосковать.