– Матвеевна ей притащит за вихры, за вихры! Сама-от Матвеевна-то чесна вдова, себя блюдёт, а энта сама повешалась мужику на шею. Позорище. Тьфу! – Так порой и мыли бабы Манькины косточки. Однако оговаривать самого каторжанина побаивались, мало ли…
В русском человеке, известное дело, если чего не понятно, то лучше обождать, рассмотреть со вниманием, а уж потом и склочничать. Бывают, однако, и смельчаки на такой счёт, сразу высказываются. Ну да веры таковым особенной не было, хотя могли и поддакнуть, так, вежливости и порядка ради.
Между тем, у каторжанина заканчивался в начале весны срок поселения, и он, сжалившись над бестолковой Манькой, решил всё же взять её с собой в Петербург в качестве помощницы по хозяйству, ну и для других редких интимных вещей. Дело в том, что Ефим (так звали «каторжанина») свято верил в то, что при светлом будущем, которое он и его товарищи по партии саможертвенно желали построить, всё будет общее, и жёны, разумеется, тоже. Он скупо и, как ему показалось, очень доходчиво разъяснил это Маньке. Манька головой кивнула, а про себя подумала, что подурит и перестанет, а там, глядишь, детишки пойдут и под венец согласится, и вся эта дурь у него из головы как-нибудь растечётся.
У избы, где проживал во время своей ссылки Ефим, уже стояла гнедая кобылка, запряженная в сани. Транспорт этот нанял сам каторжанин ещё неделю назад, уговорившись с Васьком, братом хозяйки, который уже месяц как вернулся с отходных работ и перебивался случайными приработками. Мужик он был холостой, невидный, росту плюгавенького и лыс, как колено. Кроме того, не имел пяти передних зубов, которые ещё в юности ему выбили в драке на Прощёное воскресенье.
2.
Васёк был постоянно чем-то недоволен, поэтому поносные слова Ефима в адрес царя и всё его правительство, падали на благодатную почву. Васёк даже реже стал ходить в церковь к обедне, вспоминая, что Ефим ругал попов, называя их кровопийцами, будто они только наживаются и дурят простой народ. И всё же внутри Васька что-то останавливало от того, чтобы уж совсем-то сказать, что Бога нет.
С каждым годом слабее, а всё же и до сих помнил он, как подростком заблудился в лесу. Пошел за груздями, а посерело, дождь пошёл, Васёк солнце потерял и пошёл выходить в другую сторону. Так промёрз за ночь, клацая зубами от холода, молил святого Николу, чтобы помог выбраться. А утром, как рассвело, всё та же серь, никак не понимал куда идти. И тут услышал, как будто конь ржёт. Подхватился, грузди все из корзины опрокинул наземь и помчался в ту сторону. Временами исчезал звук, потом снова начинался, словно как убегает от него лошадь эта. Через час такого бега вынесло его на опушку, а внизу и сельцо их лежит. Да вынесло со стороны старого оврага, куда сроду никто не хаживал.