– Стой у чемоданов, – сказала мне мама и пошла куда-то вдоль линии.
Вскоре к тому месту, где я стоял, подъехал грузовик, из которого вылезли человек десять, все тоже с чемоданами.
Ко мне подошел пожилой человек в кожанке.
– Ты чей? – спросил он.
Я назвал свою фамилию.
– Порядок. – Мужчина повернулся к своим. – Все точно – это пацан Веры Коробцовой.
Вернулась мама.
– Ничего не поймешь, – устало сказала она. – Я дошла вон до той будки. Там сидит часовой. Ни о каком эшелоне он не знает.
– Ясно. Солдат – не генерал, – сказал пожилой в кожанке. – Раз сказано здесь, значит, здесь…
Мы мокли тут под дождем всю ночь – никакого эшелона не было. Утром пожилой в кожанке и молодая женщина пошли в город. Немного распогодилось, но стало холодно. Колючий ветер хлестал в лицо, проникал сквозь одежду. Хорошо еще, что мы запасли еды на дорогу.
К вечеру выяснилось, что какой-то Сидорчук с эшелоном все напутал и надо возвращаться в город.
На другой день мама опять ушла на завод. Вернулась уже затемно.
– Эшелон все же будет, – сказала она, ставя на стол посуду. И больше ни слова.
А на следующий день мама вернулась домой рано.
– Не мы одни, сынок. Полон город людей. Не пропадем, – сказала она.
Я все понял… За окнами слышался далекий гром.
В этот день фашисты вошли в Ростов. А на другой день я их увидел…
Мы с мамой сидели дома. Радио молчало. Время будто остановилось. И вся жизнь – тоже.
Мама вдруг заплакала.
– Был бы жив твой батя, разве б так было? – запричитала она, потом замолчала и зло сказала: – Полез в огонь, ему больше всех надо было.
– Не говори так, – сказал я и обнял ее.
Она судорожно обхватила меня руками:
– Прости меня, дуру, прости, сыночек…
Понемногу мама успокоилась.
Я подошел к окну и увидел… Трое – в зеленых шинелях, с автоматами на груди – стояли возле дома Пал Самсоныча, где теперь жила большая семья погорельцев. Фашисты смотрели по сторонам, разговаривали, смеялись. Может, мне это мерещится? Я прошелся по комнате и снова вернулся к окну – фашисты все еще стояли на прежнем месте. Один из них, поставив ногу на скамейку, шнуровал ботинок. Потом они направились прямо к нашему дому.
– Мама, они к нам идут, – крикнул я шепотом и, отпрянув от окна, сел рядом с мамой на кровать.
Один фашист остался на улице, а двое зашли в дом.
– Здравствуй, рус, – сказал один из них.