Хомяков хорошо помнил, как однажды они подошли и к ним с матерью. Они как раз шли в магазин, чтобы купить молока, хлеба, картошки.
Солдат было двое, были они еще совсем юными, судя по всему, их совсем недавно забрали из дома. Они были такими худыми – просто удивительно, как головы держались на их тонких шеях.
Хомяков хорошо помнил, как мать жалостливо посмотрела на них, заплакала и направилась к ближайшему хлебному киоску. Купила два хлебных рожка и отдала их солдатам.
Когда они говорили ей: «Спасибо, мать!» – мальчик заметил в их глазах слезы и еще сильнее уцепился за материнскую руку. А мать, когда они отошли на несколько шагов, тихо прошептала: «Сегодня, сы́ночка, нам придется обойтись без молока».
Хомяков проглотил подступивший к горлу комок и кивнул.
Сам Гаврила Платонович рос полусиротой. Отец его после развала страны потерял работу. Завод, на котором он работал, сначала приватизировали, как бы от лица трудового коллектива, рабочим выдавали ежемесячно бумажки, которые назывались акциями, с копеечной зарплаты работяг вычитали за них энную денежную сумму. Каждому из них говорили, что он теперь собственник своего предприятия. Но не прошло и года, как завод канул в Лету: то ли его продали с молотка, то ли растащили по частям, но так называемые собственники завода остались с носом и оказались на улице.
Отец Хомякова сначала честно пытался найти свое место в новой жизни, если ее, конечно, можно было назвать жизнью. Потом кинулся искать хоть какую-то работу. Но работы для него не нашлось никакой! Отец стоял на бирже труда, бегал по всем объявлениям в газетах и на столбах. Но все напрасно. Тогда он запил.
Прошло два месяца. Из старого бабушкиного буфета пропали серебряные ложки, с вешалки – красивая теплая оренбургская шаль, а из шкатулки – мамино обручальное кольцо.
После этого поздно вечером, когда родители были уверены, что сын их спит, мама спросила отца:
– Платон, где мое обручальное кольцо? – Про ложки и шаль она почему-то спрашивать не стала.
Отец и не думал отпираться, ответил:
– Я его сдал в ломбард.
– А ты у меня спросил?
– Нет. Пойми ты! – повысил он голос. – У меня трубы горели!
– Я не хочу думать о трубах, – тихо, очень тихо ответила мама, но Гаврила ее все равно услышал. – Своим поступком, – добавила мать, – ты развел нас. Так что уходи.