», оказавшись у разбитого корыта мировой революции, с зажатыми в руках и ставшими безполезными
[6] брошюрами-агитками Маркса и Энгельса, только теперь стали осознавать, что кроме революции существует ещё и русский народ, готовый поднять их на штыки и вилы. Собственно, это и происходило по всей земле Русской, покрывшейся антибольшевицкими восстаниями на местах, которые удалось «утопить в крови» лишь к концу 20-х годов. Мечтать и думать о революции было не вредно. Вредно – не думать о русском народе. А Ленин и Ко думали о нём не больше, чем жаба о звёздах. И если раньше большевики защищали революцию, то теперь вынуждены были защищать себя от «революционного» гнева народа. «Пожирать своих героев и детей» революция начнёт с середины 30-х годов.
Страх народного бунта и очередного «Кронштадтского»[7] мятежа вынудил расколотую большевицкую верхушку свернуть призрачный социалистический проект и вернуться к хорошо знакомому капиталистическому. В стране была введена Новая экономическая политика (НЭП) и возрождена частная собственность. Иностранные капиталы под флагом концессий стали робко проникать в советскую промышленность, реанимация которой затянулась на многие годы. Наметившиеся кардинальные преобразования, призванные стабилизировать и укрепить политическую основу Советской России, обусловили значительные изменения как в организации, так и в основных направлениях деятельности государственных органов безопасности ВЧК-ОГПУ. Назревала реформа революционного, карательного аппарата.
Гражданская и внешняя войны были окончены. «Белые» и иностранная контрреволюция – истреблены массовым и индивидуальным террором или же бежали за границу. Но «гидра контрреволюции» могла возродиться в любое время. И степень её угрозы превосходил градус ненависти к большевикам со стороны народностей бывшей империи, постыдно обманутых словами Ленина «о праве наций на самоопределение» (впрочем, как и могильщик его детища СССР – Ельцин: «берите суверенитета сколько сможете»). Новая интервенция, ренессанс Императорской России составляли главную проблему дальнейшего существования советской власти. Перед ВЧК была поставлена задача пресечь попытку европейских государств организовать очередную агрессию и не допустить воцарения прежней династии Романовых. Аналогичное указание было вменено и советской дипломатии; опереться на такую же страну-изгоя – Германию (обида на мировое сообщество их сближала), вбить клин раздора между бывшими союзниками и ввергнуть их в политические интриги, посулив «лакомые» куски бизнеса в СССР. К тому же потерявший свой рынок добычи и сбыта международный капитал не оставлял надежд на возвращение. Существовала, наконец, конкретная сила, которая, по мнению большевиков, не только была способна сыграть значительную роль в призыве иностранных сил к «интервенции», но и сама могла стать грозным оружием, как политическим, так и военным. Этой конкретной силой были беженцы из бывшей Российской империи, заполонившие европейские страны, и в первую очередь насчитывавшие свыше полутора миллиона человек – русские.