Я хотел участвовать.
Потому что не надо забирать у меня десерт, я захочу позже весь торт.
Но когда я увидел ее в этом платье, мне захотелось прикоснуться так, чтобы увидеть ее реакцию на эти касания. Чтобы впитать тот момент, как из пухловатых губ будет вырываться стон. Я хотел, чтобы она видела меня, как я вижу ее. Больным желаниям сбыться не суждено. Мне нельзя впускать в свой темный мир никого, кто может принести с собой свет. Там слишком страшно, и моя НЕдуша сплошные потемки.
Вот только провожая аппетитную фигуру взглядом, я все серьезнее рассматривал вариант о том, чтобы безопасно для себя и нее стать частью жизни Вяземской инкогнито.
Она не такая. Она ведь не согласится.
Только смогу ли я жить на две жизни? Где в одной я буду убивать людей, а во второй слишком интересоваться одним человеком, чтобы просто отказаться от нее на берегу. Что было бы крайне логично.
Зачем она мне? Вокруг полно других, доступных, готовых принимать меня раком, боком. По-всякому. Им не нужно признание, они готовы быть со мной в любой позе и тогда, когда этого хочу я. Насколько логично впускать в этот мир Машу?
Я просто хотел ее. Потому что только ею и был занят мой воспаленный мозг. Не больше и не меньше. Как только утолю голод, у нас все закончится.
Просто хотеть кого-то не противозаконно, просто трахать кого-то по обоюдке – тоже.
Зачем тогда отваживал от нее всех?
Потому что это моя игрушка. Только я мог в нее играть.
То, что Маше на этом безумном празднике жизни подсыпали наркоту, я понял сразу. По ее окосевшему в момент взгляду и рваным движениям рук, по резковатым жестам и отсутствию координации движений. И даже понял кто. Уж очень довольное лицо у него было. Предвкушающее веселую ночку, уж точно. Больше всего в своей жизни я ненавидел вот таких ублюдков, пытающих овладеть женщиной нечестным путем. Насильников я обычно убивал с особой жестокостью. Им быстрая смерть не положена, тем более, что порой родственники просили именно долгой и мучительной.
Я не был садистом, но и не был просто инструментом. Во мне тоже иногда присутствовала личная сторона решения вопроса.
Еще пару лет я называл себя чистильщиком, но потом уже смотрел на вопрос смерти философски. Один психолог поставил мне вполне реальный диагноз. До того, как я убил его, разумеется. Гомицидомания. Это так называемая непреодолимая страсть к убийствам, бесконечное желание лишать этой самой жизни.