-
Дом был большим и роскошным, но другие слуги притихли, когда я заговорил о его работе, покачав головами, когда я поднял эту тему, снисходительно относясь к прихотям их хозяина, но слегка неодобрительно, даже смущенно. Я понял, что если я когда-нибудь узнаю, что именно он пишет, мне придется делать это в одиночку. Я не работал в доме больше нескольких дней, прежде чем нашел возможность войти в комнату Маллинаги под предлогом протирания пыли, если кто-то придет меня потревожить. Был поздний вечер, и я уже несколько часов не слышал ни звука царапанья пером. Я был уверен, что мой хозяин, должно быть, ушел спать. Бесшумно толкнув дверь, я сразу же увидел стопки и стопки пергамента, разложенные на столе. Плотно сшитые, непонятные мне, письмена были втиснуты в каждый дюйм доступного пространства, так что от первоначальной белизны почти ничего не осталось. Стопки заметок были сложены высокими стопками, чернила и перья были свалены в маленькую банку в центре. Огромное количество работы было поразительным. Но когда я подошел ближе, чтобы рассмотреть бумаги более внимательно, то то, что заставило меня ахнуть, были фотографии.
На всех были изображены мужчины и женщины, обнаженные, большинство из них были скорчены в странных и непристойных позах. Это было руководство по пыткам? Но затем я присмотрелся. На ближайшей картинке была изображена женщина, выгнув спину, согнув ноги под собой так, что затылок покоился на ступнях, бедра раздвинуты, и мужчина на коленях, поддерживающий изгиб ее спины, когда он проникал в нее. Мои глаза расширились. Эти картинки были – священники были правы, это было запрещено, это было неправильно! Но почему же тогда я чувствовал, как моя плоть нагревается, мои нижние области увлажняются от возбуждения?
«Ты тоже собираешься меня порицать?»
Я на самом деле закричала от звука голоса Маллинаги, низкого и унылого, доносившегося из темного угла комнаты. Я резко обернулась и увидела, как он наблюдает за мной, подперев подбородок ладонями, нахмурившись, озабоченно.