Неподалеку, в другом доме, событиями рокового дня были прерваны поминки. Участники тризны возлежали вокруг стола. Так их и нашли семнадцать столетий спустя. Они оказались участниками собственных похорон.
В одном месте смерть настигла семерых детей, которые играли, ничего не подозревая, в комнате. В другом – тридцать четыре человека и с ними козу – она, очевидно, пыталась, отчаянно звеня колокольчиком, найти спасение в мнимой прочности людского жилища.
Тому, кто слишком медлил с бегством, не помогли ни мужество, ни осмотрительность, ни сила. Был найден скелет человека поистине геркулесовского сложения. Он также оказался не в силах защитить жену и четырнадцатилетнюю дочь, которые бежали впереди него. Все трое так и остались лежать на дороге. Правда, в последнем усилии мужчина, очевидно, сделал еще одну попытку подняться, но, одурманенный ядовитыми парами, медленно опустился на землю, перевернулся на спину и застыл. Засыпавший мужчину пепел как бы снял слепок с его тела. Ученые залили в эту форму гипс и получили скульптурное изображение погибшего помпеянина.
Можно себе представить, какой шум, какой грохот раздавался в засыпанном доме, когда оставленный в нем или отставший от других человек вдруг обнаруживал, что через окна и двери выйти уже нельзя. Он пытался прорубить топором проход в стене, потом, не найдя здесь пути к спасению, принимался за вторую стену. Когда же и тут ему навстречу устремлялся поток, он, обессилев, опускался на пол.
Дома, храм Исиды, амфитеатр – все сохранилось в неприкосновенном виде. В канцеляриях лежали восковые таблички, в библиотеках – свитки папируса, в мастерских – инструменты, в банях – стригилы (скребки). На столах в гостиницах еще стояла посуда и лежали деньги, брошенные в спешке последними посетителями. На стенах харчевен сохранились любовные стишки. Фрески, которые были, по словам Венути, «прекраснее творений Рафаэля», украшали стены вилл.
Перед этим богатством открытий очутился теперь образованный человек восемнадцатого столетия. Родившийся после Ренессанса, он был подготовлен к восприятию всех красот Античности. Но как сын того века, в котором уже угадывалась грядущая сила точных наук, он предпочитал эстетической созерцательности изучение фактов. Объединить оба этих воззрения мог только знаток и поклонник античного искусства, владеющий в то же время методами научного исследования и научной критики.