Гарольд Баррингтон мог проповедовать революцию в Америке, и это имело большой смысл для Александра, поскольку он читал Джона Стюарта Милля «О свободе» и Джон Стюарт Милль поведал ему, что свобода не означает делать то, что тебе чертовски приятно, она означает говорить то, что тебе приятно. Его отец одобрял Милля в великих традициях американской демократии, что с этим было не так?
То, что не имело для него смысла, когда он приехал в Москву, была сама Москва. Шли годы, и в Москве оставалось для него все меньше и меньше смысла: нужда, дикость, лишения посягали на его юношеский дух. Он перестал держать отца за руку по пути на собрания по четвергам. Но чего Александру остро не хватало, так это апельсина в руке зимой.
Называя Россию второй Америкой, товарищ Сталин провозглашал, что через несколько лет в Советском Союзе будет столько же железных и асфальтированных дорог, столько же отдельных домов для одной семьи, сколько в Соединенных Штатах. Он говорил, что в Америке индустриализация шла не такими быстрыми темпами, как в СССР, потому что при капитализме прогресс носит хаотический характер, а социализм способствует прогрессу на всех фронтах. В США бывала безработица до тридцати пяти процентов, в отличие от Советского Союза с его почти полной занятостью. При Советах все работали – доказательство их превосходства, – в то время как американцы погибали в благополучном государстве из-за нехватки работы. Это было очевидно, вне всякого сомнения. Тогда почему всеобъемлющим было чувство дискомфорта?
Однако сомнения и дискомфорт Александра были второстепенными. Главным была юность. Даже живя в Москве, он оставался юным.
Повернувшись к матери, Александр подал ей салфетку, чтобы вытерла лицо, а свое лицо вытер рукавом. Уходя и оставляя родителей наедине с их горестями, он сказал отцу:
– Не слушай ее. Я не поеду в Америку один. Мое будущее здесь, на радость и горе. – Он подошел к отцу ближе. – Но не бей больше маму. – Александр успел вымахать на несколько дюймов выше отца. – Если опять ударишь ее, тебе придется иметь дело со мной.
Неделю спустя Гарольда уволили с должности типографщика, так как по новому закону иностранцам не разрешалось работать на полиграфическом оборудовании вне зависимости от их опыта и лояльности Советскому государству. Очевидно, существовала масса возможностей для саботажа, для печатания поддельных газет, поддельных документов, недостоверных новостей и для распространения лжи в целях ниспровержения советского режима. Многих иностранцев ловили как раз на совершении подобных дел с последующим распространением их зловредной пропаганды среди трудящихся советских граждан. Так что Гарольд перестал работать в типографии.