В течение всей вечеринки она была радушной хозяйкой. И уделяла каждому из нас ровно столько внимания, сколько это было необходимо для поддержания веселья и раскованности. Все же основное внимание она уделяла Вениамину: всегда была рядом с ним – в комнате и на кухне, свивала гнездо под его боком, когда играли в карты, подпевала ему во время полуночного солирования на гитаре. Что она нашла в нем, кроме возраста? Ему было лет двадцать пять. Он производил впечатление уверенного в себе человека, давно вышедшего из студенческого обормотства. Зарабатывал самостоятельно где-то в институте астрофизики и казался самодостаточной, во всех смыслах взрослой личностью. Конечно, не чета тогдашним нам. Говорил, растягивая фразы, интеллектуально, подчас подчеркнуто заумно – так, что понимали его подчас только трое: он, его пришедший развлечься патлатый друг-балагур в рокерском прикиде и Ирина, привыкшая и, как догадываюсь, признававшая эту его возвышенность за респектабельность. Изюминкой его манеры общения были контрасты: от высокого, интеллектуального к веселому и подчас погранично пошлому. Этим он веселил себя и всех вокруг. Их негласная дуэль в остроумии с другом-балагуром была стержнем, на который нанизывалось общении нашей тусовки. И даже пошлости вызывали взрыв искренних эмоций в неискушенных таким контрастным общением студентах, смотревших и внимавших странным старшакам с бородой и в патлах с интересом. Особенно девчонки. Ирина же на все это смотрела с легким сарказмом, вставляла в разговор свои весомые аргументы и ластилась к Вениамину, словно закутывалась в уютный шерстяной плед.
Он же ухаживал за ней по-взрослому: не прожигал влюбленным взглядом, не откидывал с ее глаз спадавшие пряди, не произносил тостов, посвященных ей. Все его внимание к ней ограничивалось добрыми шутками по поводу ее излишней серьезности к серьезным вопросам (профессия, любовь, политика и вера), упертости в спорах и капризности к обстоятельствам. Он обволакивал ее своей взрослостью, наливал мартини – ровно столько, сколько ей нравилось, чтобы было в бокале – и каждый раз, поднося пепельницу, корил за частое курение. Все тайное оставлялось на потом.
Все, кто побывал на ее квартирниках, должны были потом входить в доверительный круг ее общения. Конечно, доверительный в относительных пределах. Нежелательно было отдаляться, отказываться, отплывать в другие компании и сферы интересов. За это тебя вносили в списки отчужденных и больше не звали. Впрочем, все было ненавязчиво – просто не делились планами, и ты тихо дрейфовал куда нравилось. Только в твою сторону больше не смотрели, не слышали твоего мнения, игнорировали. Благородно так, без видимых ссор и обид. Как само собой разумеющееся.