Не торопясь, она спустила ноги на пол, ощущая прохладу деревянных досок, затем поднялась и сделала несколько шагов к зеркалу. Её отражение было таким же, каким оно было прежде, но на какой—то миг ей показалось, что оно наблюдает за ней чуть внимательнее, чем следовало бы. Губы снова тронула лёгкая полуулыбка, тень эмоции, которая тут же растворилась, не оставив за собой ничего, кроме лёгкого намёка на самоё себя.
Она провела пальцами по волосам, расправляя пряди, поправляя лёгкий беспорядок, оставшийся после произошедшего. Каждое движение было точным, продуманным, но в них не было человеческой суеты – лишь методичность существа, привыкшего следить за формой, которая должна сохранять безупречность. Затем, слегка откинувшись назад, она вытянула руки вдоль тела, наслаждаясь тишиной, этой звенящей пустотой, что заполнила собой весь номер.
Обернувшись, она ещё раз посмотрела на место, где только что находился Пятаков. В этом взгляде не было тоски, не было сожаления, не было даже любопытства. Только мгновение остановленного времени, когда мир, казалось, не двигался и не дышал, а замер, ожидая её следующего действия.
Накинув халат, она завязала пояс, плавно пригладив лёгкую ткань по бокам, и сделала шаг к двери, не оборачиваясь и не задерживаясь. Всё уже случилось. Всё уже осталось позади.
Она вышла из комнаты так, словно ничего не произошло.
Обычная проститутка, работавшая здесь уже не первый год, сидела за узким односторонним стеклом, встроенным в стену, наблюдая за происходящим. Это окно предназначалось для контроля и наблюдения, но ей редко выпадала возможность видеть нечто действительно пугающее. Она лениво проводила пальцами по поверхности маленького столика, не ожидая ничего необычного. До этого момента всё шло как и прежде: та же атмосфера, тот же ритм ночи, когда тела сплетаются в тени, а за стеклом остаются лишь те, кто здесь для наблюдения, кто не участвует, а лишь смотрит. Она давно привыкла к этому, давно знала, что не все сцены одинаково чувственны или безобидны, но сейчас что—то с самого начала казалось ей неправильным.
Внимание её привлекли едва уловимые странности. Мгновения, которые должны были скользить привычно, но вдруг оказывались натянутыми, будто ткань пространства искривилась. Пятаков двигался так, как двигались все – неторопливо, расслабленно, с той уверенностью человека, который знает, что может взять, что хочет, но вдруг что—то изменилось. Пространство в номере стало иным. Не сразу, не резко, а будто бы незаметно, между взглядами, между морганиями.