Как жадно я хотел обладать собственной библиотекой хороших книг, чтобы иметь возможность выбрать любую из них, вдохнуть особый буквально пьянящий запах бумаги и клея, погладить корешок и погрузиться в чтение.
К сожалению, об этом я мог только мечтать.
Но я записался во все библиотеки города и регулярно брал в каждой из них солидную стопку книг.
Если прежде я, как и мои родители и большинство моих сверстников, читал, в основном, детективную и приключенческую литературу, то сейчас это была литература классическая: отечественная и зарубежная.
Я начал читать книги по собственной методике: от первого тома до последнего, включая все критические статьи, вошедшие в издание.
Поскольку в библиотеках мне попадались классики, в основном девятнадцатого века, то и я буквально ощущал себя живущим не во второй половине двадцатого века, а, по крайней мере, лет за сто или за сто пятьдесят до своего времени.
Скоро я понял, что поступил правильно, записавшись сразу в несколько библиотек. И дело было даже не в конспирологических соображениях, хотя согласитесь, кому-то было бы странно видеть худенького подростка, таскающего из библиотеки по 5-6 томов еженедельно.
Я разобрался, что не только по количеству книг, но и по ассортименту книжных изданий библиотеки сильно различаются.
Библиотека, расположенная совсем рядом со мной в Табурищах, комплектовалась, видимо, раньше других: здесь я обнаружил даже сочинения Мао Цзэдуна, читать которые я, разумеется, не собирался.
Зато библиотека в Доме Культуры над пристанью обладала сочинениями Шекспира, Сервантеса, Лопе де Вега и Теодора Драйзера, которых не было в других библиотеках.
Я с жадностью погрузился в мир классической литературы, и, смею думать, авторы этих книг, были не самыми худшими советчиками.
Я читал увлеченно, запоем, не забывая, впрочем, аккуратно делать уроки и успевать по всем предметам. В школу посторонних книг я никогда не носил.
Как ни странно, но чтение не художественной, а публицистической литературы вызывало у меня самый большой отклик. Весь следующий год я зачитывался Белинским и Добролюбовым, нет, сначала Добролюбовым, а потом Белинским.
Белинский по-настоящему открыл для меня Шекспира и Пушкина.
Идите в философию, постигайте книжную мудрость – в ней нет ничего страшного.
Этот призыв неистового Виссариона я воспринимал как руководство к действию.