Теперь кратко о том, в чём же заключалась двухлетняя работа по подготовке текста. С первого же момента знакомства с образцами чукагирского наследия я уже больше не отставал от Сергея, и мы основательно перелопатили все имеющиеся в архивах Российского музея этнографии материалы экспедиций Богораза-Тана, С. М. Широкогорова, Д. С. Белякова, И. И. Муравьёва и различные разрозненные записи. Кое-что удалось извлечь из зарубежных источников – и по мере сил освоить чукагирский язык. Все наши исследования были направлены на поиски «вкраплений» (возможно, тут больше подойдёт термин К. Леви-Стросса «выдирки»), каковых в итоге нашлось немало. Далеко не все из этих иноязычных вставок удалось в итоге расшифровать – вообще, для настоящего лингвиста, историка или фольклориста работы тут ещё непочатый край. Именно поэтому Сергей был сначала категорически против поспешной публикации, а затем отказался присоединиться в качестве соавтора. Так что все погрешности, неточности и возможные ошибки можно смело записать на мой счёт.
* * *
После обнаружения первых «чукагирских вставок» желающих заняться академической обработкой материалов так и не появилось. Причин тому, я полагаю, несколько: трудности расшифровки, необходимость в значительной степени полагаться на интуицию, наконец, дисциплинарная неопределённость предмета.
Дело в том, что с точки зрения современной фольклористики и этнографии чукагирские тексты не аутентичны, ведь их носители фактически выступали в роли простых записывающих устройств – притом что «качество записи» подверглось многоуровневым искажениям. Сначала респондент произносит текст, предваряя рецитацию, например, тем, что это «от бывших» или «от растаявших людей», и поясняя, что он читает заговор, помогающий от бессонницы или от боли в суставах (одна из расшифрованных историй была представлена как «заговор от дрожи в коленках»). Человек воспроизводит то, что слышал от деда, и воспроизводит так, как это сохранилось в его памяти. Исследователь, в свою очередь, записывает так, как он услышал, используя произвольную русскую или чукотскую транскрипцию (сохранилось лишь четыре магнитофонных записи, сделанных в 60-х годах прошлого столетия), после чего в лучшем случае делает вывод, что это «искажённый юкагирский» или какой-то родственный юкагирскому язык, а то и вовсе «тарабарщина», как выразился один из опрашивающих. А к записи тарабарщины можно и относиться спустя рукава. Ситуация достаточно уникальна, но всё же её можно сравнить, например, с детскими считалками. Допустим, собиратель детского фольклора записывает респондента: