Увидел я там и совсем небольшие, детские сабли и копья – но такие же остро отточенные и смертоносные, как и все остальное оружие. На кровати, стоящей в алькове за тяжелыми бархатными завесами, были грудой навалены плащи, камзолы и панталоны всевозможных размеров, покроев и расцветок. Если предположить, что в соответствии с одним из самых расхожих литературных штампов «в комнате все осталось точно таким же, каким было прежде», то напрашивался очень простой вывод: мое детство слегка отличалось от детства среднестатистического американца!
Однако, кроме малой части загадочного барахла, которая была явно предназначена для ребенка, ничто другое не указывало на то, что я мог здесь когда-то жить. Не было ни игрушек, ни какой-либо другой, современной одежды; ничего, связанного со школой, спортом, музыкой, коллекционированием – вообще ни с одним нормальным детским увлечением. Комната словно принадлежала какому-нибудь средневековому Теду Банди[12].
Конечно, можно было подумать, что я ошибся дверью, или что этот арсенал появился здесь уже после моего отъезда в Питтсбург. Но каким-то образом я знал наверняка, что и сама комната, и все, что в ней находилось, определенно было когда-то моим; а самое невероятное – я отлично знал, как этим пользоваться! Например, стоило мне заинтересоваться одним симпатичным палашом, как его рукоять чуть ли не сама прыгнула в мою ладонь – и предстань вдруг передо мною сам сэр Ланселот Озерный, он был бы изрублен в мелкий фарш еще до того, как понес бы свою витиевато-учтивую архаическую чушь!
Еще поразительнее было то, какой силой наливалось все мое тело, как только в моих руках оказывался какой-нибудь особенно тяжелый двуручный меч, или железная палица с острыми шипами. Я совсем не атлет, и самая большая тяжесть, которую мне приходилось приподнимать в жизни, была правой грудью одной цыпы из Квинса – но сейчас я мог безо всяких усилий размахивать направо и налево этими орудиями смерти, нарезая воздух на куски быстрее, чем они успевали соединиться обратно в воздух!
Одним словом, здесь явно происходила какая-то чертовщина, и история про ведьму уже не казалась мне вздором. Я начал свыкаться с мыслью, что тетушка, возможно, была не совсем уж и со сдвигом, но потом вспомнил отца Тарталью и представил, что бы он сказал по этому поводу: «Знаешь, Джо, я бы на твоем месте не стал недооценивать ненормальность женщины, которая позволяла совсем еще маленькому ребенку играть со всем этим реквизитом пеплума».