«Вихрь! Или хоть смерчик маленький», – пронеслось в голове. Я привычно прищурилась… Нет, цыганочка была не вихрем – таким же «водоворотом», как я. Светящийся смерч – душа молодого господина – кружил рядом, и я видела, как от этого могучего вихря тянутся к малому водовороту тонкие, как паутинка, светящиеся нити. Тянутся – и рвутся, словно сметаемые их безудержным кружением. Снова тянутся – и снова рвутся…
А вот матушка ее была обычным «тихим омутом», хотя уж она-то на ведьму была похожа поболе моих бабки с матерью. Стать, походка, даже взгляд были у ней не такие, как у прочих цыганок, что приходили с табором и останавливались неподалеку от села, – горластых, суетливых, с то наглыми, то просящими взглядами, с выводками шустрых чумазых цыганят. «Думала цыганка: то ли этих отмыть, то ли новых нарожать», – говорили у нас в селе. Эта цыганка шла как королева: прямая, гордая, с высоко поднятой головой, на дочь глядела с улыбкой, на господина – как человек на человека, а не как собака на гостя: то ли укусит, то ли руку лизнет. Такая не стала бы днем просить милостыню, а вечером воровать кур из курятника у щедрых хозяев…
Тем временем, до села путникам оставалось всего ничего. В ближайших дворах подняли лай псы, которые за версту чуют чужаков, – надо думать, на цыганку, облаять молодого барина крестьянским псам бы в головы не пришло. Девчоночка испугалась, завертелась и даже захныкала, – я ее, в общем, понимала: псы у нас – не подарок, если спустить с цепи, то и порвать чужого человека могут. Тогда молодой граф вытянул вперед руку и негромко произнес: «Тихо!», – и песий лай оборвался, будто отрезанный. А барин ласково так сказал: «Не бойся, маленькая» – и одним движением вскинул цыганочку повыше. Теперь она сидела у него на шее, словно всадник на лошади, молодой господин держал ее за грязные тощие лодыжки, а ноги цыганенка в рваных опорках оставляли пыльные следы на его красивом черном камзоле.
Мать-цыганка что-то сказала девчонке по-своему; та промолчала, но за нее ответил наш господин – на том же наречии! А потом цыганочка вдруг негромко затянула тоненьким голоском протяжную песню на своем неведомом языке, – и молодой граф, на удивление, песню подхватил. Так вот, распевая на два голоса, они скрылись за следующим поворотом, а мы с Ленкой остались сидеть, разинув рты.