– Нет, не боюсь вовсе, – я помотала головой. – Вы добрый, зла никому не желаете. Только вот… Вихрю чуть быстрей закружить – и в небо…
Все мои слова куда-то подевались, зато кровь – вот она: жаркая волна под кожей щек.
– Вот, значит, как, – барин усмехнулся, глядя на меня. – Это многое объясняет, спасибо. Ну что же, обещаю тебе, что не уйду с земли, покуда… – он призадумался.
– Покуда что? – робко спросила я.
– Ну, скажем, пока курносый нос смотрит дырочками в небо, – все с той же едва заметной усмешкой он слегка щелкнул меня по носу.
От досады у меня аж слезы подкатили к горлу. Все же не верит!
– Это не шуточки! – почти выкрикнула я. – У меня бабка – ведьма, она мне все про вихри рассказывала… Что всякий вихрь, он… – я еле сдержалась, проглотив слово «не жилец». – Вот и ваша матушка…
Я оборвала себя: покойную барыню в этом страшном месте поминать точно не стоило, да и сыну ее каково это слышать?
– Верно, – уже без улыбки кивнул барин. – Матушка. И братья. А теперь я, ты, твоя бабушка-ведьма… Все колдуны, так? Всяк рожден с грехом первородным, а мы, выходит, с двойным… Значит то, что происходит с нами, – жестоко, но справедливо.
– Вам надо… – умоляюще прошептала я, – надо знать все это, чтобы себя уберечь. Не кружить сильнее… И зла себе не желать. Моя бабушка говорит: сделал добро – сделай и худо, так и удержимся…
– Творить злое деяние, чтобы уравновесить доброе, – перебил он, – когда Христос учил не отвечать злом даже на зло? Вот поэтому колдовство и есть смертный грех.
Барин все глядел на меня, – и в глазах у него теперь была горькая-горькая печаль: я словно чувствовала на губах эту горечь.
Я выбралась из-под кафтана и встала рядом с камнем; солнце поднялось выше и теперь светило в глаза, окрашивая травы в золотое, а тени в красное. Молодой барин говорил как отец Матей на проповеди – умные и правильные вещи, и не мне было с ним спорить. Грех или нет, – на том свете разберут, не моего ума дело. Бабка Магда – та бы нашла чем возразить, а я могла сказать лишь то, что понимала даже моим слабым разумом.
– Случись что с вами, – молвила я, – это будет худо, очень худо. Батюшка ваш с тоски помрет, да и мы, верно, осиротеем. Потому вам надо удержаться.
– Что ж… – граф пожал плечами. – Тогда мне нужен якорь.
– Я пойду? – умоляюще пробормотала я.