Перед отъездом в семинарию Семён уговорился с Фёдором, что непременно после обучения сюда вернётся, и чтобы Фёдор пока присмотрел за его осиротевшим домом, дабы тот по истечении указанного срока мог принять своего временно отсутствующего хозяина в целости и сохранности. Расставание было коротким, но горячим. Фёдор, не скрывая глубокой печали, собирал другу корзинку с продуктами в дорогу, обильно орошая их искренними слезами, и даже отдал ему все свои накопления – три рубля, которыми Семён, разумеется, не побрезговал, а даже поцеловал Фёдора в щёку. После этого поцелуя ноги у Фёдора обмякли, подкосились и он опустился на скамью, пребывая в жутком душевном волнении и крайней противоречивости чувств.
Семён каждые семинарские каникулы приезжал домой, откровенно живя за счёт Фёдора, который считал невероятным счастьем помогать во всём своему единственному другу и товарищу.
И вот, шёл уже последний год обучения Семёна в семинарии, и по весне ожидался его приезд на постоянное житие. И, конечно, больше всего ожидали его возвращения Фёдор и купчиха Куприянова.
Меж тем свадьба набирала широту. Группа местных музыкантов из трёх престарелых евреев в парадных смокингах, на которых также неотвратимо отразились следы времени, старалась вовсю. Опыт и талант выжимали из скрипки, баяна и ударных весь модный провинциальный репертуар, который беззастенчиво варьировал между тоскливыми романсами и плясовыми. Гости, раскрасневшиеся от обильного и вкусного ужина, желали танцев и пения, что и сменяло одно другое, а под конец и вовсе стало совпадать. Дело окончилось тем, что после того, как молодых проводили в опочивальню, неотвратимо затеялась драка, куда, поперёк всех правил, ввязалась и купчиха Куприянова, изрядно набившая кулаки на воспитании своей дворни. Впрочем, её боевитости никто не удивился, когда она, вырвавшись из слабых рук Пал Петровича, тщетно её удерживавших, рванула в самую свалку дерущихся с криком: «Эх, не пропадать же силушке!» Впрочем, из драки её быстро выпихнули, оторвав рукав на дорогом платье.
Супруга Пал Петровича отвела её в свою спальню умыться и починить одежду, где Куприянова всхлипывала, жаловалась на одиночество и неустроенную свою жизнь. Настасья Николаевна утирала ей слёзы шелковым платком и приговаривала, что скоро, очень скоро всё непременно будет хорошо, всё наладится, непременно наладится. И суровая купчиха, знающая всю изнанку человеческой жизни, вопреки здравому смыслу отчего-то верила утешениям добрейшей Настасьи Николаевны.