– Што, сударь, оппят пил Вас супруг?
– Да не пил, а била! Била, зараза такая. Уж как я, голубчик, уворачивался. Так разве от неё увернёшься? Рука-то, батенька, у неё тяжела. Ох, сударь мой, тяжела, – приговаривал Павел Иванович, держась правой рукой за рёбра.
Шварц сочувственно кивал головой, готовя битому Павлу Ивановичу квасные примочки для облегчения синяков, потому как лицо бедняги было совершенно опухшим, разных оттенков синего и фиолетового.
Шварц, нужно сказать, побаивался навещать для лечения Павла Ивановича, потому что ему приходилось пересекать гостиную, чтобы подняться по лестнице на второй этаж супружеской спальни, под угрюмым и выразительным взглядом купчихи. Взгляд этот выражал только одно: «Лечить лечи, так и быть. А коли кому скажешь о причине, сам кулака испробуешь». Поэтому, да и не только поэтому, а еще и по врачебной обязанности, Шварц хранил причины «болезни» Павла Ивановича за зубами, причём хранил особенно старательно.
История с кухаркой произошла так стремительно, что никто и не ожидал. Так получилось, что прежнюю, по причине несдержанных ласк Павла Ивановича, только что прогнали со двора, а новую, нанятую, ещё не успела осведомить дворня о привычках хозяина и барыни. А Павел Иванович, как на грех, набрёл в дворницкой на штоф водочки, чистой аки слеза. Ничуть не смутившись тем, что дворник Михеич припас её для себя, вожделея разговеться вечерком, Павел Иванович ловко штоф ополовинил и, совершенно готовый к мужским подвигам, отправился на кухню якобы чего-нибудь закусить, а на самом-то деле поглядеть новую кухарку, уже прознавши про её пышные, выразительные формы. И, случись, только подкрался сзади к бедной женщине да ухватил её за крутые бёдра, как тут, откуда ни возьмись, вошла супруга отдать распоряжения относительно ужина. Одним ударом кулака в висок был сражён Павел Иванович насмерть, даже не успев понять, что же, собственно, произошло.
Вызванный немедленно Шварц под угрюмым взглядом супруги, так стремительно переменившей статус на вдову, быстро констатировал смерть от неловкого падения и удара виском об угол табурета. Кухарка была оставлена служить при доме: «Дабы всегда на виду была, да языком почём зря не молола». Причём оставлена была с двойным жалованьем.
Вот, с этих-то пор и стала купчиха Куприянова щедра на оплату и другой прислуги, видно, стараясь как-то искупить вину, как бы наложив на себя епитимью пожизненную за убийство своего непутёвого супруга.