– О, Богиня, – астроном прикрыл рот рукой. – Как это возможно? Кто твой творец?
– Мой папа – Сато, знаменитый мастер-механик, но он не создавал меня, а усыновил! Отпустите меня! Я умру здесь, разве Вы этого не понимаете? Я маленький мальчик!
Отец Акико прослезился, и на его лице прочиталась гримаса неподдельного испуга.
– Сато, этот безумный гений, заставил тебя так думать?! Зачем он так поступил?
Лев был обескуражен. Чего он не знал о себе всё это время?
Лев.
Он продолжал так называть себя. Это было привычно. Сато так обращался к нему, Хатори, Кенджи, Акико и многие другие.
Малыш лежал на сыром полу подвала. Он просил астронома оставить его здесь после их разговора. До роковой беседы с хозяином дома Лев хотел, чтобы его выпустили, хотел хотя бы поинтересоваться: где Акико, неужели он ей не нужен больше? Но та правда, что открылась перед малышом, заставила его потерять какой-либо смысл в своих песнях. Во всех, кроме одной, той самой, что он не спел Сато в последний день его жизни. Вернее спел, но ошибся, поменял слова, слукавил.
«Лукавство», – герой открыл для себя новое слово.
«Какая теперь разница?» – Лев скрывал строки песни от самого себя, возможно, предчувствуя, что когда-то его история может закончиться ими.
Автоматоны и заводные игрушки разных форм были знакомы ему хорошо, но ни какие из них, даже человекоподобные модели, не мнили себя живыми.
«Сердце болит, – показалось сыну Сато. – Хотя нет».
Он – Лев Бессердечный. Малыш вытянул хромовые лапки с гидравлическими искусственными суставами, прижал к голове никелевые уши, а бронзовый хвост к полу, шестерёнки внутри закрутились быстрее. Лев запел:
«Механический кот заржавел от туманов.
Ржа нещадно закралась в людские сердца,
Постоянно питаясь коварным обманом,
Побеждая любого за правду борца.
И в стелящейся мгле под вечерним покровом,
Озаряясь огнями от газовых ламп,
Сны летали над градом безумным, суровым,
Безразличных людей только слышался храп».
Лев Бессердечный – удивительный автоматон, механический кот, исполняющий песни, мнивший себя живым мальчиком. Ему оставалось лишь слушать эхо непогоды, напевая в последний раз:
«Бриллиантовый дождь покусился на грёзы,
Простучав многократно из капелек ритм.
Дождь смывал всё плохое, хорошее тоже,
Льву казалось, что города сердце стучит».