Я не понимаю, как культурный, рыцарский народ смог опуститься до такого, но теперь именно немцы убивают таких, как Лида, тётя Зина и я, просто за то, что мы существуем. Мы для них животные. И вот этого понять я не в силах совершенно. Выходит, что за четверть века без Императора люди озверели, а враги оскотинились. И теперь, если попадусь, меня убьют. Могут просто убить, а могут собакам скормить.
И хотелось бы не верить, но тётя Зина говорит обо всём таким обыкновенным голосом, как будто для неё это положение вещей вполне обыденно. Слышать это невозможно, совершенно невозможно для институтки. Но я уже не совсем институтка, ведь я познала отказ от меня матушки и батюшки да подлость того, кто повинен был рыцарем быть. Русский офицер показал себя подлецом.
Увидев, что я успокоилась, тётя Зина велит кому-то бадью подать, а затем, аккуратно раздев меня, принимается купать. Несмотря на то, что в моих силах проделать всё самостоятельно, она не позволяет мне этого, обращаясь со мной, как с малышкой. И оттого как-то очень тепло и хорошо мне делается. Спокойно на душе становится от тёплых ласковых рук, к которым я буквально льну. Так приятно, оказывается, когда обнимают…
Меня называют Ладушкой и обнимают. Это так приятно и как-то очень тепло, что я даже расслабляюсь внутренне. Убедившись, что я не знаю ничего из происходящего, надо мной почему-то совсем не смеются, хотя я и готова к тому, ведь в институте я точно стала бы объектом насмешек, – вовсе нет! Мне рассказывают, со мной занимаются. А ещё оказывается, что у партизан дети есть, и вот они «берут шефство» надо мной. Что это такое, я с ходу не понимаю, но мне объясняют.
– Ты многое забыла, – сообщает мне строгая девочка двенадцати лет по имени Вера. На шее у неё повязан красный галстук, явно с каким-то смыслом, но я просто не ведаю, с каким. – Мы тебе всё расскажем, что-то даже покажем и вспомнить поможем.
– Колотить будете? – обречённо спрашиваю я, но Вера так явственно удивляется, а потом другие дети обступают нас, принявшись рассказывать.
И вот тут я понимаю, что нам лгали. Всю нашу жизнь в институте нам просто лгали, или же Смольный институт был в какой-то другой России. Они совсем не выглядят бедными или забитыми, а рассказывают такие вещи, которых я себе доселе и не представляла. А ещё… Внезапно выясняется, что в Смольном институте нас наукам не учили вовсе, но вот узнав, что я умею шить, меня приставляют к делу. Не заставляют, а просят о помощи, отчего я много плачу.