Споры приобретали еще более жаркий характер, когда к гуляющим присоединялся великий князь Константин. Он полностью разделял мнение отца о либерализме и республиках и приводил своим консерватизмом брата в такое бешенство, что однажды они подрались и, сжав друг друга далеко не в братских объятиях, покатились на землю.
Устав от политики, переходили к «красотам природы». Александр не мог пройти без восторга мимо полевого цветка или крестьянской избы, вид молодой бабы в нарядном платье вызывал в нем приятное получувственное, полуэстетическое волнение. Со вздохом он беспрестанно возвращался к своей мечте – сельские занятия, полевые работы, простая, спокойная, уединенная жизнь на какой-нибудь ферме, в уютном далеком уголке…
И вдруг, без всякого перехода, заговаривал о войсках, учениях, вахтпарадах и над полями разносилось одобрительное:
– Это по-нашему, по-гатчински!
***
«Блестящий век Екатерины» близился к концу. Империя все больше напоминала картину, написанную небрежными и размашистыми мазками, рассчитанную на дальнего зрителя. Вблизи глаз беспристрастного наблюдателя видел хаос, неурядицы и безнаказанные злоупотребления.
Осенью 1791 года по Петербургу разнеслась молва, что придворный банкир Сутерланд совершенно запутался в финансовых делах вследствие того, что удерживал казенные деньги, поступавшие к нему для заграничных переводов. Императрица назначила следствие, но банкир покончил с собой, не дожидаясь его окончания.
Следствие обнаружило, что Сутерланд раздавал казенные средства взаймы: князь Потемкин, князь Вяземский, граф Безбородко, граф Остерман и многие другие вельможи получили таким образом до двух с половиной миллионов рублей. Львиная доля добычи – восемьсот тысяч рублей – досталась светлейшему.
Императрица извинила Потемкина «многими надобностями по службе и нередкими издержками» и приняла его долг «на счет государственного казначейства». Владелица «маленького хозяйства» – Российской империи, – платившая по пятьсот рублей за пять огурцов для любимца и выделявшая пятнадцать тысяч рублей в год на угли для щипцов придворного парикмахера, не могла сердиться на милого друга за такой пустяк, тем более что она сама побуждала Потемкина жить на широкую ногу, чтобы пустить пыль в глаза иностранным послам.
Подобное отношение к казенным средствам было всеобщим. Бригадир граф П.А. Толстой, заведующий выборгским комиссариатом, рассказывал, что при пожаре выборгского замка с опасностью для жизни спас крупную сумму и на другой день представил ее «главнокомандующему», с которым был на дружеской ноге. Вместо благодарности за мужественный поступок бригадир услышал от начальника следующие слова: