Мне все больше удавалось видеть в школьниках прежде всего представителей своих семей с их законами, их собственной динамикой и их особыми задачами. Дети снова и снова показывали мне, что они глубочайшим образом обязаны своим семьям и неотступно отдают приоритет этой динамике.
Детям легче справляться с неуверенностью, возникающей в связи с появлением такой новой сферы жизни, как школа, и учебой самой по себе, если они получают признание во всем, с чем они приходят из дома. Тогда школа не выступает в качестве лучшего предложения по сравнению с жизнью дома, а дополняет и обогащает уже имеющееся. И тогда наше, учительское, уважение к ребенку представляет собой не что иное, как уважение к его родной семье, что подразумевает, среди прочего, уважение к судьбе этой семьи в целом, вне зависимости от того, способствует ли она, на наш взгляд, развитию ребенка и его готовности учиться или их сдерживает.
Мы не можем подарить ребенку ничего лучшего, чем признание его судьбы такой, какая она есть. Это требует от нас, учителей, большой дисциплины – отказа от желания помочь ребенку, например, преодолеть ограничения, обусловленные его происхождением.
Мы всего лишь учителя. Дети остаются связанными со своей судьбой, своими семьями. Иногда тяжелая ситуация начинает меняться, если ребенку самому удается занять позицию уважения по отношению к собственной судьбе. Но в большинстве случаев они остаются переплетенными в любви: внешне они отвергают то, из-за чего страдают и что (на бессознательном уровне) безоговорочно любят. Вскоре эти размышления привели меня к выводу, что все наши судьбы имеют равное значение или, говоря словами Хеллингера, что они равноценны.
Сначала осознание этих глубоких взаимосвязей еще отчетливее показало мне всю тщетность моих усилий в школе; чем дольше я преподавала, тем беспомощнее я себя чувствовала. Могла ли я как учительница сделать что-то для того, чтобы ребенок из трудной семьи, бедный, живущий в сложных социальных условиях, заброшенный матерью, родителями, изгнанный с родины или растущий без отца, признал свою судьбу? Могла ли я что-то сделать для того, чтобы он увидел свою судьбу равноценной судьбе ребенка из благополучной семьи с упорядоченными отношениями? Была ли я сама готова видеть ее такой? Вопросы возникали один за другим.