Результат последовал немедленно: родилась австралийская школа абстрактной живописи.
Вот уже восемь лет старый Стэн Тджакамарра работал художником. Завершив очередное полотно, он отвозил его в книжный магазин «Пустыня», где миссис Лейси подсчитывала стоимость израсходованных материалов и сразу же выплачивала ему гонорар.
Мне понравилась Инид Лейси. Я провел часа два в ее книжном магазине. Безусловно, она знала толк в своем деле. Прочитала почти все книги о Центральной Австралии и старалась держать у себя хотя бы по экземпляру каждой. В комнате, служившей залом картинной галереи, она поставила два удобных стула для покупателей. «Читайте, сколько душе угодно, – говорила она. – Я вас не заставляю ничего покупать!» Прекрасно понимала, что, посидев на этом стуле, уже никто не уйдет без покупки.
Инид, старожилке Северной Территории, было лет под семьдесят. Волосы у нее были крашеные, золотисто-каштановые, а нос и подбородок казались чересчур заостренными. Она носила две пары очков (болтавшихся на цепочках) и парочку опаловых браслетов на иссушенных солнцем запястьях. «Лично мне опалы всегда приносили удачу», – сказала она мне.
Ее отец был когда-то управляющим на скотоводческой станции неподалеку от Теннант-Крика. Она прожила бок о бок с аборигенами всю жизнь, втайне обожала их и на дух не переносила, когда про них рассказывают всякие глупости.
Она перевидала все старые поколения австралийских антропологов и была невысокого мнения о новых: «продавцы тарабарщины» – так она их называла. Правда состояла в том, что, хотя миссис Лейси и старалась держать себя в курсе всех свежих теорий, хотя она героически пыталась осилить книги Леви-Стросса, ей так и не удалось сильно продвинуться вперед. При этом всякий раз, как затевались споры о делах аборигенов, она принимала самый что ни на есть важный вид и вместо «я» начинала говорить «мы» – не королевское «мы», а «мы», означавшее «совокупность научных мнений».
Она одной из первых заметила достоинства живописи пинтупи.
Будучи проницательной деловой женщиной, она знала, когда можно предоставить художнику кредит, а когда нет, или вовсе отказать ему в гонораре, если художнику явно не терпелось выпить. Когда кто-нибудь из ее «ребят» появлялся, едва держась на ногах, перед закрытием (а «Фрейзер-Армз» в это время как раз открывался), она цокала языком и говорила: «Ну надо же! Никак не могу отыскать ключ от кассы. Придется тебе завтра утром зайти». Когда же наутро художник возвращался, благодарный ей за то, что не дала ему пропить заработок, она грозила ему пальцем и спрашивала: «Домой возвращаешься? Да? Не так ли?» – «Да, мэм!» – отвечал тот, и тогда она добавляла ему немного денег сверху – на жену и детей.