Перед сном я подошла к открытому окну. Над пропастью висела огромная луна, а среди гор змеей извивалась река, поблескивая в холодном сиянии и теряясь в лесу. Словно шпионы, в темноте сновали птицы, изредка разрезая воздух протяжными криками.
В соседней комнате лежала Дана.
Почему это произошло? Как такое возможно? Что я скажу маме? Конечно, она никогда не была образцовой матерью, но ведь всему есть предел. Вот я попала! Я же отвечаю за сестру.
Вечером, прежде чем тетя заступила на ночное дежурство у кровати Даны, я долго сидела у ее изголовья. Дана провалилась головой в подушку, тихонько посапывая носиком, так похожим на мой. Она казалась просто спящей. Волосы ее были собраны на макушке в маленький веселый хвостик бирюзовой резинкой – одной из пары, вторую Дана подарила мне на восемнадцатилетие. Тогда я приняла ее подарок снисходительно, словно делая одолжение, бросила в рюкзак и как будто забыла. Но нет, это было притворство – я помнила.
В душе блуждала тревога, и волнами накатывали воспоминания о зимнем проступке. Тот случай утонул в глубинах сознания, но временами, когда я оставалась наедине с собой, всплывал, отравляя мысли ядом вины. Тогда мама поручила мне отвести Дану на новогодний праздник, где должны были представлять ее любимую историю о Снежной королеве. Но я так хотела остаться дома и порисовать!
Когда Дана закатила истерику из-за потерянной куклы, я ухватилась за повод и отменила поход, тем самым наказав ее за плохое поведение. Мама, как это часто бывало, ничего не узнала, а Дана не стала жаловаться, помня, как однажды за подобное мама выбросила в мусорное ведро мои акварельные краски. Бедная, одинокая добрая девочка. Если только… нет, как только она придет в себя и мы вернемся домой, я обязательно отведу ее на лучшие представления и куплю сказку о Снежной королеве с самыми красивыми картинками – глянцевыми, размером в целую страницу.
В рюкзаке я быстро нащупала ту самую резинку, как будто точно знала, где она лежит. Мягкий кусочек эластичной ткани обернулся вокруг сердца тугим захватом. Я положила резинку обратно. Покопавшись еще немного в рюкзаке, я уколола палец и достала маленькую брошь с фиолетовой розочкой. Дана так хотела ее получить, но я не давала из-за дурацкого упрямства. Я отправила брошку в нагрудный карман джинсовой рубашки. Та до сих пор пахла сиренью – аромат кондиционера, которым пропиталась ткань во время последней перед отъездом стирки, когда все еще было так, как всегда. Теперь я понимала, как приятна обычная жизнь, во всяком случае, я думала, что уже понимала.