– А!.. ну тебя… дай мне жить, как хочется…
Он едва не поперхнулся. Ее убежденность просто злила его. Это был один из моментов, который Он совершенно не понимал. Теперь Он всегда боялся, что она совершит какую-нибудь глупость, а Он не сможет ее удержать или просто не углядит в какой-то миг, как можно не углядеть за ребенком в большой шумной комнате, полной маскарадного люда.
Больше они к этой теме не возвращались и ехали молча.
Долина раскинулась еще шире. Горы с обеих сторон стали почти что игрушечными, – словно нарисованными гуашью на мелованной бумаге.
– Ладно, не злись, – сказала она, – я не права.
– Я и не злюсь, с чего ты взяла.
– Я же вижу. Не права я, не пра-ва…
– Даешь слово?
– Даю.
– Поклянись.
– Чтоб ты сдох!
– Ладно, мир, – согласился Он.
– Тогда давай свернем вон туда, к тем домикам. – И она показала на холм, где на самой вершине торчали две крыши.
Уж очень ему не хотелось останавливаться у тех домиков – как на ладони. Он предпочитал уединенность, да и вода, наверное, далековато, на машине надо везти. Но вода, и притом отличная, обнаружилась в колодце. Даже ведро привычно стояло на срубе, что несколько удивило его. Он всегда удивлялся чужим вещам, словно застигая их врасплох. И пока не мог докопаться, почему так происходит. Вещи всегда жили своей жизнью, даже когда принадлежали людям. Только с некоторого времени Он начал замечать, что они словно бы пропадают, – стоило о них чуть-чуть подзабыть. А потом снова появляются совершенно в иных местах. И если были из металла, то – сплошь окисленные, будто их держали в уксусе.
От колодца Он двинулся к дому.
У них был уговор – пока ничего неизвестно, она сидит в машине и никуда ни шагу.
Африканец уже шастал по двору, вынюхивая непонятно что; и Он краем глаза следил, как пес задирает лапу на заросший лопухами палисадник.
Дорожка к дому была выложена бетонными плитами, между которыми рядами жестко стояла трава. Чтобы подойти к деревянному крыльцу под жестяную кровлю, крашеную синей выцветшей краской, ему пришлось продираться сквозь траву, и каждый раз башмак удобно и твердо становился на гладкую серую поверхность, а под подошвой похрустывал мелкий песок.
Пес бросил поливать лопухи и, убедившись, что хозяин никуда не делся, уткнул нос в траву и, обогнув полуразвалившуюся поленницу, скрылся за углом.