Лирика - страница 2

Холодный ноябрь тенистой аллеей проводит в хранилище душ,

Мой сад давно умер, уже багровеет безмолвная сонная глушь;

Лирический странник последней эпохи, последняя жертва чумы,

Выводит чернилами ровные строки и видит печальные сны.

На темном бульваре бездомной собакой ползет полусгнивший трамвай,

Ломают бесшумно колеса босые ноябрьский хрупкий янтарь.

Безумный поэт и слепой переводчик гадают над чашей воды,

Слагают поэму «Прелюдия ночи. Пророчества полной луны».

Угрюмые плиты, мои катакомбы, ужасные знаки любви,

Я знаю, хранители душ отрицают целебные травы весны,

Глубокие ямы – колодцы желаний и связки волшебных ключей…

Я слышу, доносятся томные вздохи и стон из незримых щелей;

Уснувшие тайны едва уловимы под пледом надгробной тоски,

Но знаешь, когда вновь раскроются раны, мы будем с тобою близки…

Во мне заброшенный рудник, опавшая листва,

Ушедший поезд и пустой перрон…

Стираются в безумном исступленье жернова

Бесплодных мельниц вакуумных зон

И я усердный, но несчастный рудокоп,

Себя за хвост кусающий шакал,

Печальный звездочет, смотрящий в телескоп

Разбитых линз и ненастроенных зеркал

Фантазия! Тебя я не могу пленить – я пленник твой,

Ты плавишься в огне и принимаешь разные черты,

И кто-то жадно наслаждается твоей игрой,

И кто-то похищает твои сны!

А я разбит на части – глиняный горшок,

И в этом что-то есть от философии Хайяма,

Ты бесконечна, как электроток,

А я имею дно, как выгребная яма…

Горестный пепел. Вода моложе, стало быть, солнцу напрасно верил,

Эхом бродил, чей-то сон тревожил, по пустырю и развеял плевел.

По луговым рассыпался строкою, умер ручьем на окраине леса,

Странно, при жизни опавшей листвою. Кладбище. Я и моя поэтесса.

Медленно дышим. И душно, и сыро здесь, в катакомбах забытых предметов,

Тень на полу, пара честных этюдов, до тошноты от своих же сонетов.

Вечер. Устал. Револьверные пули, сонные жалобы наших соседей,

Просто прости, нас с тобою не будет, мрачный конец одноактной пьесы.