Третий Рим. 500 лет русской имперской идеи - страница 4

, где порицает астрологические искусства, «имиже хула на Бога востече». Как мы можем понять в контексте послания к Мунехину, о «хуле» говорится не голословно, это богословская оценка, вытекающая из основополагающего христианского учения о Боге как всеблагом, не творящем зла.

Трехсвятительский храм Елеазарова монастыря, XVI в. Фото автора

Филофей цитирует альманах по выписке, которая содержалась в полученном им от Мунехина письме. Итак, ожидающееся в 1524 году вхождение планет в водные знаки сулит «всеа вселенныа градовом и царством и странам, вкупе всем земнородным пременение». Но это ложь, так как в основе всех глобальных изменений лежит не механическая, а живая и разумная причина. «Святым Духом всяка тварь обновляется, обращающеся на первое», то есть возвращается в прах и восстает из праха. Старец – рационалист в отношении к небесной механике, но в отношении к первоначалу всех явлений он истово верующий, причем одно связано с другим: допущение какого-либо механического начала в духовной жизни означало бы ослабление совершенства Бога – причины свободной, разумной и деятельной, даровавшей человеку те же свойства. Созидание и разорение государств происходит от Божьего суда в связи с человеческой греховностью. «Да внемли, Господа ради, в которую звезду стали христианскаа царства, еже ныне вси попрани от неверных? Якоже пророк глаголет: кто даст на расхыщение Израиля – не Бог ли, емуже согрешиша? Девятьдесят лет, како греческое царство разорися и не созиждется: сия вся случися грех ради наших, понеже они предаша православную греческую веру в латынство». Заметим здесь два момента, которые будут важны для всего нашего повествования и в дальнейшем: во‐первых, Филофей отождествляет всех православных христиан с Израилем, избранным народом, наказуемым строго именно потому, что избран; во‐вторых, даже сетуя на унию греков с латинянами как причину падения их империи, он говорит «грех ради наших», то есть покаянный настрой, как в первых русских летописях, нерушимо сохраняется и при рождении «Третьего Рима».

Здесь, на этом повороте с греками, Филофей впервые упоминает Рим, причем сначала от лица своих оппонентов: «Не дивися… яко латыни глаголют: наше царство Ромейское недвижимо пребывает, аще быхом не праве веровали, не бы Господь снабдел нас». То есть, если бы мы не были правоверными, Господь не сохранил бы наше царство – говорит первый Рим. Филофей оставляет этот, казалось бы, веский довод без внимания. Почему? Самоочевидно: многие нехристианские царства остаются крепкими; да так тому и надлежит быть, ведь конец земной истории вовсе не будет похож на всемирное торжество христианства. Здесь (и далее) у Филофея столь явное отрицание хилиазма, о котором мы позднее поговорим отдельно, что для мечты о мировой гегемонии, как и о мировой политической гармонии, не остается совсем никакого места. «Только то, что имеете, держите, пока приду» (Откровение 2:25) – эти слова из Апокалипсиса могли бы стать эпиграфом для послания инока. О мировой гегемонии мечтает как раз первый Рим, не понимая того, что из-за ереси он уже перестал быть центром христианского мира.