– Нет абсолютно никакой возможности, что они могли выйти незамеченными вами?
– Никакой, сэр. Я не должен был беспокоить клиента, если у меня были сомнения. Вот Ганн.
На Олд-Бонд-стрит было темно и пустынно; желтый туман перешел в мелкий дождь, и Ганн, засунув руки в карманы, укрылся под крыльцом аркады. Ганн обладал фиолетовым цветом лица, который достигал полной силы в области носа. Его грязно-серые усы в центре были окрашены в коричневый цвет, словно от частых возлияний, а его громоздкая фигура искусственно увеличивалась благодаря наличию двух пальто, одно из которых было непромокаемым, а другое – синим, заметно длиннее первого как в рукавах, так и в юбке. Произведенный эффект был очень необычным. Ганн потрогал край своей мягкой фетровой шляпы, которую он носил повернутой вниз, видимо, в подражание цветочному горшку.
– Все в порядке, сэр, – хрипло и доверительно сказал он, наклоняясь вперед и вдыхая слова в ухо Ирвина. – Уютно, как пчеле в улье. Вы снова холостяк.
Монте Ирвин мысленно отшатнулся.
– Ведите к двери этого заведения, – резко сказал он.
– Да, сэр, сюда, сэр. Осторожно, там ступенька. Вы можете заметить, что внешняя дверь еще не закрыта. Мне достоверно известно, что тот, кто уходит последним, запирает дверь. Таким образом, мы видим, что последний еще не ушел. Ее также открывает тот, кто первым приходит поутру. Вот мы и пришли, сэр; дверь справа.
На площадке царил полумрак, но пока Ганн говорил, он направил луч карманного фонарика на бронзовую табличку с именем «Казмах». Он положил одну руку на бедро.
– Все в порядке, – повторил он, – в порядке, как угорь в грязи. Декрет nisi – ваш, сэр. Как старейшина лондонского Сити и мировой судья вы имеете право вызвать полицейского…
– Попридержите язык! – отчеканил Ирвин. – Вы выпили, и я не доверяю вашим показаниям. Я не верю, что моя жена или кто-либо еще, кроме нас, находится в этом доме.
Водянистые глаза оскорбленного мужчины неестественно расширились.
– Выпил! – прошептал он, – выпил…
Но негодование лишило Ганна дара речи:
– Простите, сэр, – прервал его гнусавый голос Брисли, – но я могу ответить за Ганна. На карту поставлена репутация агентства. Работал с нами три года. Вечеринки, несомненно, были, но в помещении, о котором сообщалось.
– Я буду рад, – сказал Монте Ирвин, и голос его дрогнул от волнения, – если вы одолжите мне свой карманный фонарик. Я, естественно, расстроен. Будьте добры, спуститесь вниз. Я позвоню, если вы мне понадобитесь.