Традиция их клубных понедельников украшена ритуалами. Один из них заключался в том, что обе подруги – так они себя называли – вспоминали своего одноклассника, Костю Головлёва, с регулярностью регулярного (без повторения обойтись невозможно) чемпионата по футболу или гандболу. Или по ещё чему-то такому, что немыслимо без стремления отобрать мяч у противника. Кстати, Катя про футбол «понимала всё». При этом для объективности оговаривалась, что не всё про футбол знает. Противоречия в том не видела, упоминая, что компания её нынешнего спутника жизни являлась одним из спонсоров городской молодёжной команды. Таня, в свою очередь, имела статус знатока априори, так как её биография была помечена игрой в юношеской команде по водному поло.
Разговор о Косте традиционно начинала Катя. Иногда поводом для перехода к персоне одноклассника становилось сообщение новой информации о нём, но нередко она и без повода обходилась. Вскоре разговор превращался в спор.
По обыкновению, этот спор о Головлёве был громким и приникал к ушам всех желающих. Поскольку сейчас других посетителей в кафе не было, то подходили лишь уши почитательницы двух милых аллегорических крокодильчиков, вылупленных из настроения знатока творчества К.Чуковского. Можно ли в паре её ушек с не проколотыми мочками предположить желание прислушаться к спору? Например, по причине вульгарной скуки. Такая подкрадывается, когда наизусть знакомый, многократно изведанный вид из окна пригородной электрички начинает доминировать над парой бесполезно разомкнутых глаз. Допускается и вторая причина: стремление разгадать смысл повторяющегося ритуала. Ведь слышно, видно и почти осязаемо, что одна из собеседниц «цепляет» другую, а та непременно и охотно «цепляется». Отлично заметен обоюдный энтузиазм сторон; вот только никаких наблюдаемых преимуществ от такой сцепки они не имели. Так случалось и в предыдущих спорах «Тотоши» и «Кокоши» о некоем Косте.
Уместно ненадолго отлучиться из клубного кафе, чтобы присмотреться к лицу, помещённому в оболочку спора, как чернослив в шоколадную глазурь. К тому самому Константину Александровичу Головлёву.
Будучи ребёнком, от внимания родителей он благополучно маскировался: для вызовов в школу поводов не давал, обилием низких оценок не выделялся, в дурных компаниях замечен не был. Токсичные вещества если и пробовал, то не попадался. Родители его – «люди Театра». Так при удобном случае любила говорить мать, которая танцевала в кордебалете. Крошечное придыхание перед произнесением слова «театр» делало заглавную букву слышимой. Она верила, что скоро получит сольный танец. По её таланту и вопреки интригам. Время балерины частило, не попадая в такт, балетный репертуар тучнел, а «скоро» так и не наступало… Отец мальчика работал осветителем в том же театре, а в свободные по графику дни дегустировал разные сорта пива напротив огромного экрана домашнего кинотеатра. Своим единственным сыном родители были довольны: в театре можно было рассказывать про его спортивные достижения и иные увлечения, которые менялись в меру быстро. Когда Костя поступил в медицинский институт, мать уже не танцевала, но иногда ещё расхаживала в расшитых сценических нарядах вдоль ярких декораций. Но и тогда, по её словам, Костей гордился «весь Театр». Когда сын стал дипломированным врачом-дерматовенерологом, она испытала затруднения в поисках вдохновения для своих рассказов. И прекратила их. Её спрашивали: «Не случилось ли что?». В ответ – пожимала плечами… А что сказать, если всё уже свершилось: вложение сил ради будущего процветания привело к ожидаемому результату? Точка…