– Павел Григорьевич, я, кажется, говорил, что опаздывающие не допускаются до участия в практике? – говорит Шахов так строго, что у меня поджилки трясутся.
– Мы не опоздали! – выпаливаю я, не дожидаясь, пока преподаватель выставит нас за пределы клиники.
– Я ждал вас к девяти. На моих часах сейчас девять ноль семь, – с нажимом произносит он, пронзая меня ледяным взглядом карих глаз.
– Мы не могли прийти раньше! Мы спасали жизнь! – Господи, что я несу? Но мне просто ничего другого на ум не приходит. Не могу я допустить, чтобы нас сейчас выгнали.
– Интересно, – насмешливо тянет Шахов, не сводя с меня своих гипнотических глаз, и мое желание провалится сквозь землю только возрастает. – И кому же вы спасли жизнь?
– Дедушке! – приходит на помощь Светка. – Ему стало плохо в автобусе. В том, который от нашей общаги к вашей клинике идет. Нам пришлось сделать ему…
– Неужели искусственное дыхание? – уточняет Шахов саркастически, вызвав волну смешков среди наших одногруппников.
Посылаю им гневный взгляд. Сама бы посмотрела, как они выкручивались в такой ситуации.
– Перевязку! – теперь моя очередь спасать Светку. – У него развязалась повязка бинтовая на руке и мы сделали новую.
– Я думал, что дедушке стало плохо? – уточняет Шахов, теперь откровенно над нами издеваясь.
Его темная бровь нахально выгибается. Губы (идеальной формы, между прочим четко очерченные, не тонкие, но и не чересчур объемные) кривятся в подобии улыбки.
– Он не выносит вид крови! – нахожусь я. – Повязка развязалась, он увидел свою кровь и ему поплохело. Мы сделали ему новую. И он довольный поехал по своим… делам!
– Делам? – повторяет Шахов.
И хотя говорит он строго, мне вдруг впервые кажется, что он едва сдерживается, чтобы не рассмеяться.
– Ну да, какие могут быть дела у дедушки? На рынок, внуков проведать или…
– На кладбище! – перебивает меня Светка.
Это контрольный выстрел в голову. Потому что все наши одногруппники начинают хохотать в голос.
Уму непостижимо, но Шахов тоже улыбается, недоверчиво покачивая головой. Переводит насмешливый взгляд с меня на Светку и обратно, почесывая волевой подбородок двумя пальцами и, видимо, мысленно решая нашу судьбу. За его спиной Павел Григорьевич закатывает глаза и отворачивается, чтобы угомонить шумных студентов. Мы явно нарушаем частный покой вип-пациентов больницы.