А в общем-то, философские проблемы бытия меня волновали, конечно, мало. Высоко на холме, против нашей хаты, был расположен цвынтар – сельское кладбище с покосившимися и лежащими на земле каменными крестами – куда, по извилистой пыльной дороге, периодически медленно поднимались, с хоругвями и заунывными причитаниями, погребальные процессии. Они оставляли меня безучастным, если не считать панического страха перед мертвецами. Мне трудно было понять тогда, да и – по правде – не ясно сейчас, почему и зачем полный жизни человек превращается в безобразно неподвижную восковую куклу… Не ясно, хотя я легко могу объяснить этот вопрос любому своему студенту.
Возле цвынтара пестрым ковром раскинулись окутанные острыми запахами полыни и чабреца, как мне тогда казалось, бескрайние россыпи полевых цветов, в зарослях которых я, довольно сноровисто, ловил огромных зелёных кузнечиков – коникiв – и, что являлось моей истинной охотничьей страстью, деловито жужжащих пчел.
Дома я лепил из глины небольшие коробочки – "ульи", тщательно закупоривал в них этих несчастных тружениц, страстно рассчитывая получить на другой день так любимый мною мед. Трудно даже представить, сколько было загублено мною таким образом пчелиных жизней.
У обвитых повиликой и поросших мхом полуразрушенных кладбищенских стен стояла небольшая, с облупившимися иконами, церквушка, в которой меня, принаряженного, все-таки, в сшитые бабой штанишки, наконец-то, окрестили. Я, нисколько не тяготея тогда к атеизму, отчаянно сопротивлялся, недвусмысленно заявляя громким плачем о своем нежелании участвовать в этой торжественной процедуре. Не знаю, толи по причине этого сопротивления, толи из-за того, что я уже был снабжен соответствующими, выданными в крыжопольском ЗАГСе документами, мне удалось одновременно приобщиться к православию и сохранить доставшееся мне от родителей, отнюдь не церковное, имя.
Все воспоминания этого периода моего раннего детства связаны, в основном, с впечатлениями лета. Зимнюю Вильшанку, видимо, из-за того, что с наступлением холодов я сидел безвылазно в хате, я представлял достаточно плохо. Помню лишь запах холодного воздуха да, режущую в солнечном свете глаза, белизну снега. А еще рождественские колядки, в которых я принимал посильное участие, барахтаясь в сугробах, вместе с более старшими хлопчиками, от хаты к хате, наполняя выданную бабой торбу скудными подношениями соседей.