Город, таким образом, напоминал удивительно уютную, как бы зажатую с двух сторон горами и рекой, пеструю и поразительно ярко расписанную – если смотреть сверху – гигантскую чашу.
Именно таким – прекрасным, зелёным и огромным – он всегда представлялся мне до тех пор, пока, уже будучи аспирантом, я не посетил его с Петром Яковлевичем и с удивлением обнаружил, что гор там, оказывается, вовсе и нет, а есть лишь небольшие холмы, а романтические румынские особняки – это просто обычные домишки заштатного молдавского районного центра. Вот уж, действительно, деревья бывают большими только в особой стране – стране детства.
Правда, приметы нового времени не обошли его стороной. На месте убогих, обнесенных верандами, халуп, самодовольно устремились ввысь двух- и трёхэтажные коттеджи цыганских баронов – новых финансовых воротил. Почему-то именно здесь цыгане заявили о себе как об удачливых поборниках рыночных отношений и городишко постепенно, но уверенно достигает гордого статуса их неофициальной, по крайней мере, пока, столицы. Возникшие на территории бывшей единой страны пограничные кордоны отнюдь не препятствуют этому…
Недалеко от больничных корпусов, среди бесчисленных ласточкиных гнезд, таилась, скрытая густыми кустами, небольшая укромная пещерка, которая стала для меня местом первой и последней попытки приобщения к табачному зелью. Прикупив, с моим закадычным другом Володей Коршиковым, по пачке модных тогда папирос "Беломорканал", мы, укрывшись в ее таинственно-гостеприимном углублении, выкурили их одну за другой. Что называется, за один присест. Результат оказался плачевным. Стараясь удержаться за качающуюся и куда-то уплывающую землю, бледно-зелёные и дрожащие, мы едва не потеряли сознание.
Жалкие результаты нашего эксперимента имели для меня далеко идущие последствия: за свою жизнь я постепенно обзавёлся достаточно живописным букетом того, что называется дурными привычками, но стойкое отвращение к никотину так и не преодолел и курильщиком не стал. А Володя… Через год, примерно, он умер от менингита…
В конце одной из центральных, упиравшися прямо в гору, улиц, стояло здание педучилища, недалеко от которого находилась моя школа. Их в городе было две: русская, в которой учился я и молдавская. Они отличались, пожалуй, лишь тем, что в моей школе мы усердно изучали – в качестве второго – молдавский язык, а в той школе – таким же образом – русский. Певучий и, как мне показалось, легкий, молдавский язык мне как-то сразу дался без труда и скоро я вполне сносно мог на нем объясняться с местным населением. Вообще, в этот период я, хоть и не состоял в списке отличников, но учился без каких-либо заметных трудностей и к списку неуспевающих тоже не принадлежал.