И однажды мы с приятелем решили, что пора нам эти песни спеть. И мы, в прямом смысле пошли с ними в народ, наш школьный детский народ. Получили согласие директора и пошли по классам. Пели под гитару, читали стихи, рассказывали о поэтах-фронтовиках. Как нас слушали!..
После этого любимыми песнями школы в походах у костра и на всю жизнь стали песни военных лет.
««…Туман, туман, седая пелена.
А всего в двух шагах за туманами война…»»
Мама лепила из меня идеал. Она не могла позволить, чтобы я в чем-то была хуже других. Не бралось в расчет, что у девочки плохое зрение, кривые зубы и во рту перемешались все буквы алфавита.
У меня было несколько преимуществ перед ровесниками: я была умная, даже слишком, свободолюбивая, лучше всех бегала, прыгала, лазила, бросала, никогда не плакала и не любила проигрывать.
Вечер в семье начинался с жалоб бабушки: «Она убегала, дралась, не слушалась и т. д.». Мама на удивление равнодушно слушала этот доклад. Ее интересовали оценки.
– Как пять с минусом! Что за минус? С такой учебой пойдешь на почту марки клеить. – Мама замолкала, а я шла учить уроки, чтобы завтра никаких минусов. Иногда почту заменяла мытьем полов или работой на мусоровозе, но интеллектуального труда для пятерок с минусом не предполагалось.
Нет иногда была констатация: «Ума нет – считай калека».
– Учительница пишет, чтобы я купила тебе расческу. Это что? – Брови вверх, в глазах искры.
Молчу. Что сказать? Что причесывалась рукой, что сменку переобула обратно, что оторвала белый воротничок от платья, потому что не нравится. Расческу не купили, и до сих пор осталась привычка поправлять волосы рукой.
Мама меня мало жалела. Видимо мои многочисленные травмы и ее закалили.
– Жаль, что только ногу разбила, надо бы голову, меньше бы лазила куда не надо. – Мама мазала мне коленки йодом, бинтовала порезанные пальцы, но бегать и лазить не запрещала.
Мы были очень близки. Я рассказывала ей про свои приключения на улице, она слушала и смеялась. Летом из пионерлагеря я каждый день писала ей длинные письма. Она мне каждый день отвечала. Жаль их не сохранили.
Потихоньку детская привязанность ушла. Осталась дружба. На всю оставшуюся жизнь.
Авторитет мамы был непререкаемый. Возражать и спорить было бесполезно, такая своеобразная домашняя диктатура. Вырваться из-под ее влияния мне, к сожалению, так и не удалось. До самых ее последних дней она была мой высший суд.