Бессмертным же больше всего не нравилось в поколенье железном то, что люди совсем не чтили богов. И Зевс решает людей железного века погубить под водой. Трижды, четырежды потряс Зевс всех приводящими в невыразимый ужас власами, сотрясая и землю, и море, и небо со звездами своею грозной эгидой. Следом за тем Олимпиец разрешил и уста, праведным возмущенные гневом:
– Внемлите боги мне! Ныне всюду мир подлунный до самых последних пределов мерзостью нечестивой наполнен, и потому после долгих раздумий я единственно правильное решение принял: должен смертный я род человеков погубить справедливости ради. Язва эта оказалась неизлечимой, и потому ее следует сейчас срезать беспощадным мечом, чтобы хоть малую здравую часть она не задела. Я истреблю род человеков так, что не только ваша безопасность не пострадает, но и почести прервутся совсем ненадолго. После недолгих раздумий кару такую избрал я – человеческий род под водою вздумал я погубить, оставив несколько пар жен и мужей для разведения их жалкого вида.
Речь Громовержца шумно одобрили все небожители. Начался всемирный потоп, и вскоре вся суша и широкодорожное море слились, и различья меж ними не стало, все было – море сплошное, и не было у него берегов. Бушевавшие непрерывно в течение 10 дней воды почти всех людей погубили. Выжил после Всемирного Потопа только сын Титана- бунтаря Прометея Девкалион и дочь недалекого Эпиметия и первой на земле женщины Пандоры Пирра, которые стали основателями последнего рода людей.
Когда Зевс узнал, что для окончательной победы над чудовищными Гигантами необходимы новые существа – наполовину боги, наполовину – смертные, т.е. полубоги – дети бессмертных и смертных, он долго от бессильного гнева скрипел зубами, помавал сросшимися бровями и тряс косматой головой. Успокоившись, царь богов смирился с необходимостью, которая, как известно, сильнее всего на свете, хотя и проворчал себе в косматую бороду:
– Не могу даже представить, как мне и моим милым братьям и сыновьям придется сочетаться сладостной любовью не с богинями, прекрасными ликом и телом, а с хилыми и грязными девами, озабоченными только тем, как наполнить ненасытный желудок.
Когда же Олимпийский Блистатель сам спустился на землю, чтобы посмотреть на дев, для смерти рожденных, то был приятно изумлен, о чем потом так сказал черновласому брату своему Посейдону: